Ориентализмы в русском переводе «Повесть об Абу-али-сине» Каюма Насыри

Автор: Гиниятуллина Лилия Фиразоновна

Организация: МБОУ «Гимназия №14»

Населенный пункт: Республика Татарстан, г. Казань

Оглавление

Введение………………………………………………………………………...3

Глава I. Теоретические аспекты изучения ориентализмов в русском

языке ………..........................................................................................................8

Классификация заимствованной лексики………………………………9

Лингвистические лакунарные единицы и лакуны…………………….17

Лексика восточного происхождения в истории русского языка……...23

Глава II. Творческое наследие Каюма Насыри……………………………... 32

«Повесть об Абу-али-сине» в художественном наследии Каюма Насыри……………………………………………………………………37

Глава III. Особенности функционирования ориентализмов в русском переводе Каюма Насыри «Повесть об Абу-али-сине»………………..40

Лексико-семантические особенности наименований в повести Каюма Насыри «Повесть об Абу-али-сине»……………………………………40

Стилистические особенности употребления заимствованных слов………………………………………………………………………..61

Заключение……………………………………………………………………...69

 

Список использованной литературы………………………………………..73

 

 

 

 

Введение

В настоящее время интенсивные и гиперактивные процессы взаимного влияния языков приводят к значительному изменению словарного состава каждого языка, пополнению его новыми словами и понятиями, обмену лексическими заимствованиями и социально-экономической и культурно-исторической информацией.

Как известно, для современного этапа развития русского языка характерно появление огромного числа заимствований, преимущественно из английского языка. Появление большого количества иноязычных слов английского происхождения, их быстрое закрепление в русском языке объясняется стремительными переменами в общественной и научной жизни. Такие слова называются англицизмами. Эти слова служат номинацией реалий в самых разных областях (наука и техника, экономика, спорт, мода и т.д.) и являются объектом изучения [Богословская 2003; Изюмская 2000; Максимова 1997; Яруллина 2005 и др.].

Так из области политики прочно вошли в обиход такие слова как имидж, консенсус, пиар и др.; из СМИ - ток-шоу, онлайн, праймтайм и др.. Большое количество заимствований связаны со спортом - бодибилдинг, фитнес, байк, бодифлекс и др.; активно проникает лексика, для обозначения реалий из области техники (планшет, айпад, имейл и др.), экономики (брокер, маркетинг, прайс-лист и др.)

Между тем также сохраняется и интерес к культуре Востока. На сегодняшний день имеется большое количество работ, в которых исследуются вопросы, связанные с выявлением специфики философии Востока по сравнению с философией Запада. Отдельный пласт составляют исследования, в которых рассматриваются возможные аспекты взаимовлияний восточной и западной культур.

Одним из проявлений диалога Запада и Востока является функционирование лексики восточного происхождения в русском языке, в частности, в переводных художественных текстах [Галаганова 1997; Куряева 1992; Попова 2002; Юналеева 2000 и др.].

Изучение восточных заимствований в русском языке имеет разные аспекты изучения. Так, в работах К.Галиуллина, И.Добродомова, А.Кононова, А.Львова и др. ориентальная лексика рассматривается в хронолого - этимологическом аспекте, Р.Гатаулина, А.Жаримбетов, А.Сагитова, Д. Сетаров, Р.Юналеева, Ю.Керами и др. рассматривают подобную лексику в соответствии с тематическими группами, Г.Амиров, Г.Асланов, Р.Бигаев и др. - на материале художественной литературы, Г.Каримуллина, Г.Романова и др. – на материале лексикографических источников.

Среди этих работ особо следует выделить труды ученых казанской лингвистической школы, а именно работы Л.Байрамовой, Г.Гилазетдиновой, К.Галиуллина, Р.Юналеевой и др., посвященные изучению взаимовлияний русской и восточной лексики.

Р.Юналеева в монографическом исследовании «Тюркизмы русского языка» определяет теоретические основы и методику исследования восточных заимствований. Рассмотрение ориентализмов в синонимических рядах, в семантико-стилистической взаимосвязанности лексем дает возможность представить определенные тенденции изменения заимствований в процессе эволюции словарного состава русского языка.

В работе Г.Гилазетдиновой. «Восточные заимствования в языке Московской Руси» исследуется динамика заимствования восточных элементов русского языка эпохи Московского государства, устанавливаются закономерности их адаптации в лексико-семантическом, фонетико-морфологическом, словообразовательном аспектах, выявляются их функциональные особенности в разножанровых письменных текстах.

А.Бушеева в диссертационном исследовании на соискание ученой степени кандидата филологических наук изучает функционально-семантический и стилистический статус ориентализмов.

Содержание вышеупомянутых работ, а также вклад ученых казанской лингвистической школы в исследование восточного пласта заимствований в лексику русского языка подчеркивает актуальность темы настоящего исследования, посвященного выявлению и изучению ориентализмов в переводном тексте Каюма Насыри.

Объектом и предметом исследования являются лексика, заимствованная из восточных языков (арабского, персидского, тюркского, татарского) в русском переводе произведения Каюма Насыри «Повесть об Абу-али-сине». Лексемы, извлеченные методом сплошной выборки из текста произведения, систематизированы и соотнесены по принципам тематического отбора.

 

Цель дипломной работы — полиаспектное исследование ориентализмов и определение их лексико-синтаксических и стилистических характеристик в языке перевода повести Каюма Насыри «Повесть об Абу-али-сине».

Для достижения этой цели было намечено решение следующих задач:

1) познакомиться с теоретико-методологическими, лингвокультурологическими и социолингвистическими аспектами изучения ориентализмов;

2) составить картотеку ориентализмов, выявить их этимологию, исследовать лексико-семантические параметры ориентализмов — ЛСГ;

3) охарактеризовать функционально-прагматический статус ориентализмов в художественной речи.

Научная новизна. Лексика восточного происхождения в произведении Каюма Насыри «Повесть об Абу–али-сине» еще не являлась предметом специального изучения. Лингвистическая интерпретация ориентализмов может послужить предпосылкой для дальнейших исследований в области выявления национально-культурной специфики языков с позиций антропоцентрической парадигмы и межкультурной коммуникации, а также для выявления этнографических лакун в рассматриваемых языках.

 

Практическая значимость работы заключается в том, что результаты исследования могут быть внедрены и использованы в практике преподавания курсов по сопоставительной лингвистике, лексикологии, лингвоконтактологии, межкультурной коммуникации при изучении национально-культурной специфики заимствованной лексики.

Методологическую базу исследования составляют основные идеи отечественных лингвистов в области изучения заимствованной лексики — тюркизмов и ориентализмов, в том числе ученых Казанской лингвистической школы — В.Богородицкого; А.Казем-Бека, и др., продолженные в работах Э.Ахунзянова, Р.Юналеевой, К.Галиуллина, Г.Гилазетдиновой и др.

 

Источники исследования. Материалом исследования послужил язык произведения «Повесть об Абу–или-сине». В качестве лексикографических источников исследования использовались словари тюркизмов Р. Юналеевой, Е.Шиповой, словари ориентализмов К.Галиуллина, Э.Хабибуллиной, а также толковые, двуязычные и энциклопедические словари.

Методы исследования. С целью установления специфики ориентализмов и особенностей их функционирования в художественном тексте основными методами исследования стали структурно-описательный, сопоставительно-типологический методы, метод наблюдения над языковыми фактами, а также элементы компонентного анализа.

Структура работы предопределена поставленными целями и задачами исследования. Работа состоит из введения, трех исследовательских глав, сопровождаемых выводами, заключения, списка использованной литературы.

 

Глава I. Теоретические аспекты изучения ориентализмов в русском языке.

Русский язык всегда был открыт для пополнения лексики из иноязычных источников. Заимствования становились результатом контактов, взаимоотношений народов, государств.

Основной причиной заимствования иноязычной лексики признается отсутствие соответствующего понятия в когнитивной базе языка-рецептора. Освоение иноязычной лексики обогащает словарный запас принимающего языка. Заимствование – это элемент чужого языка (слово, морфема, синтаксическая конструкция и т. п.), перенесённый из одного языка в другой в результате языковых контактов, а также сам процесс перехода элементов одного языка в другой [Большой энциклопедический 1998: 158].

Заимствование - процесс, в результате которого в языке появляется и закрепляется некоторый иноязычный элемент. Это один из основных источников пополнения словарного запаса. В процессе изучения заимствований можно проследить историю развития языка, экономические, социальные и культурные контакты между народами.

Для того чтобы стать заимствованием, пришедшее слово должно прочно закрепиться в языке, войти в его словарный состав. Фонетическое и графическое освоение, включение его в систему грамматических форм, стабилизация лексического значения, более или менее широкая и, главное, регулярная употребляемость в речи - в совокупности составляют условия полной адаптации иноязычного слова. Так, в нашем языке существуют такие заимствования, которые мы уже считаем исконно русскими. Только лингвисты знают об их истинном происхождении.

 

Чаще всего слово заимствуется из языка-источника лишь с некоторыми изменениями, адаптирующими его к новому произношению.

В некоторых случаях может заимствоваться не само слово, а то, как оно построено (чистописание - греч. Kali-graphiа - чистописание), такие слова называются кальками;

Иногда в "чужом" языке может копироваться типичная поэтическая структура ("почту за честь" - фр.) - это синтаксические кальки, самый сложный случай заимствования. [Большой словарь иностранных слов 2007: 4]

1.1 Классификация заимствованной лексики по степени их освоения русским языком

В учебнике «Стилистика русского языка» Голуб И.Б. [Голуб 2006] приводит следующую стилистическую классификацию заимствованных слов по степени их освоения русским языком:

К иностранным источникам восходит заимствованная лексика, имеющая неограниченную сферу употребления в современном русском языке. По степени ассимиляции языком эти заимствования можно подразделить на три группы.

1. Слова, утратившие какие бы то ни было признаки нерусского происхождения (картина, кровать, стул, лампа, утюг, тетрадь, школа, огурец, вишня). Такие слова не выделяются на фоне русской лексики ни фонетически, ни морфологически, ни стилистически - «иноязычность» не оказывает никакого влияния на их употребление в речи.

2. Слова, сохраняющие некоторые внешние признаки иноязычного происхождения не свойственные русскому языку созвучия (вуаль, жюри, джаз); нерусские суффиксы (техникум, студент, директор); нерусские приставки (трансляция, антибиотики); некоторые из этих слов не склоняются (кино, пальто, кофе).

3. Общеупотребительные слова из области науки, политики, культуры, искусства, известные не только в русском, но и в других европейских языках. Такие слова называются интернационализмами. [Голуб 2006: 103] Интернационализмы – слова, совпадающие по своей внешней форме с полно или частично совпадающим смыслом, выражающие понятия международного характера из области науки и техники, политики, культуры и функционирующие в разных, прежде всего неродственных языках [Голуб 2006: 103] .

Особое место занимает заимствованная лексика ограниченного употребления. В состав ее входят слова, неоднородные по степени освоения их русским языком и по стилистической окраске, что также позволяет выделить несколько групп заимствованной лексики ограниченного употребления.

1. Книжные слова, которые не получили всеобщего распространения (аморальный, апологет, акцентировать, эпатировать).

2. Заимствованные слова, проникшие в русский язык под влиянием салонно-дворянского жаргона (амурный - любовный, бонвиван - легкомысленный человек, рандеву - свидание, сантименты - чувствительность). Слова этой группы значительно архаизовались, они всегда имеют русские синонимы, которые чаще всего и употребляются в речи.

3. Экзотизмы - заимствованные слова, которые характеризуют специфические национальные особенности жизни разных народов и употребляются при описании нерусской действительности. Так, при изображении жизни и быта народов Кавказа используются слова аул, сакля, джигит, арба; при описании событий в Афганистане экзотизмы душманы, талибы, движение «Талибан». Отличительной особенностью экзотизмов является то, что они не имеют русских синонимов, поэтому обращение к ним при описании жизни иных народов продиктовано необходимостью. На фоне прочей иноязычной лексики экзотизмы выделяются как слова, не вполне лексически освоенные русским языком.

4. Иноязычные вкрапления в русскую лексику (о'кей, мерси), которые часто сохраняют нерусское написание: happy end (англ.) - счастливый конец, pater familias (лат.) - отец семейства, dum spiro spero (лат.) - пока дышу, надеюсь. Иноязычные вкрапления обычно имеют лексические эквиваленты в составе русской лексики, но стилистически от них отличаются и закрепляются в той или иной сфере общения как специальные наименования или как выразительное средство, придающее речи особую экспрессию. [Голуб 2006: 104].

5. Варваризмы – слова из чужого языка или оборот речи, построенный по образцу чужого языка, нарушающие чистоту речи. [Ожегов 1990: 73] Варваризмы вводятся в русский текст для передачи соответствующих понятий и создания «местного колорита»; ср. у Маяковского: «На север с юга идут – авеню, на запад с востока – стриты; Хочешь под землю – бери собвей, на небо – бери элевейтер».

В учебниках по лексикологии, как правило, представлена классификация заимствований по типу языка источника [Гусев 2005; Елисеева 2005].

Так, традиционно выделяются:

1) заимствования из славянских языков;

2) заимствования из неславянских языков.

  1. Заимствования из славянских языков

К первому типу относятся заимствования из старославянского языка, а также из других славянских языков (значительно более редкие).

Из старославянского языка в русский пришли, например, церковные термины: священник, крест, жезл, жертва; многие слова, обозначающие абстрактные понятия: власть, благодать, согласие, вселенная, бессилие, блуждание, бедствие, добродетель и др.

В русском языке есть заимствования из других близкородственных славянских языков. Так, отдельные заимствования из польского языка датируются XVII–XVIII вв. Среди них есть такие, которые являются названиями жилья, предметов быта, одежды, средств передвижения: квартира, скарб, дратва (нитки), байка (ткань), бекеша, замша, кофта, карета, козлы и др.; названиями чинов, родов войск: полковник; вахмистр (устар.), рекрут, гусар и др.; обозначениями действия: малевать, рисовать, тасовать, клянчить и др.; названиями животных, растений, пищевых продуктов: кролик, петрушка, каштан, барвинок и др.

Из украинского языка пришли слова борщ, брынза, бублик, гопак, детвора и др.

Все родственные славянские заимствования были близки русскому языку, его системе, быстро ассимилировались и лишь этимологически могут быть названы заимствованиями.

  1. Заимствования из неславянских языков.

Ко второму типу принадлежат заимствования из греческого, латыни, а также слова тюркского, иранского, скандинавского, западноевропейского (романского и германского) происхождения.

Заимствования из греческого языка начали проникать еще в период общеславянского единства. Значительная часть грецизмов появилась в результате крещения Руси. К ним относятся слова из области религии: анафема, ангел, архиепископ, демон, икона, монах, а также такие слова, как философия, фонарь, тетрадь и др.

Более поздние заимствования относятся главным образом к области искусства и науки: аналогия, анапест, идея, комедия, логика, мантия, стих и др.

Заимствования из латинского языка также сыграли значительную роль в обогащении русского языка, особенно в сфере научно-технической, общественной и политической терминологии.

Латинские слова активно используются в международной терминологии, например в языкознании: акцент, бинарный, валентность, дефис, интонация, коммуникация, пунктуация, субъект и др.

Скандинавских заимствований (шведских, норвежских) немного, и относятся они преимущественно к периоду восточнославянского единства: сайда, сельдь; крюк, кнут, пуд, якорь; собственные имена: Игорь, Олег, Рюрик и др.

В группе западноевропейских заимствований немало слов из германских (немецкого, английского, голландского) и романских (французского, итальянского, испанского) языков. Немецкие заимствования: броня (панцирь), бук, верблюд (первонач. вельбудь – вельблюдь – верблюд), клеймо, князь, котел. Голландские слова: балласт, буер, ватерпас, верфь, вымпел, гавань, галс, койка, лоцман, матрос, флот, флаг, шлюпка, штопать). Из английского языка были заимствованы термины: баржа, бот, бриг, мичман, яхта, шхуна, футбол, баскетбол, спорт, свитер, пиджак; грог, джин, кекс, пудинг, пунш.

Слова из тюркских языков: атаман, басурман, барабан, башмак, бешмет, вьюк, казна, курган, орда, товарищ, чулок, шалаш и др. Заимствования из тюркских языков – тюркизмы – связаны в основном с периодом монголо-татарского нашествия на Русь (XIII-XIVвв.) Тюркизмы называют: предметы вооружения (кинжал, колчан, аркан, кобура); одежду, ткани, драгоценные камни (башлык, халат, чалма, чулок, башмак, тафта, кисея, бирюза, изумруд, алмаз, жемчуг); предметы быта (кибитка, юрта, чемодан, утюг, таз); животных, птиц, растения (лошадь, буланый, каурый, гнедой, барсук, кабан, чайка, арбуз, камыш); кушанья и напитки (лапша, балык, шашлык, изюм, кумыс и др.).

 

Ученые говорят о возможности существования классификаций заимствованной лексики по времени ее проникновения в язык. Исследователи отмечают, что одни заимствования являются ранними: они осуществлялись или в период общеславянского языкового единства, или восточнославянского, т.е. древнерусского языка, другие – более поздними (они пополняли уже собственно русскую лексику) [Cовременный 2005: 10].

Е.И. Диброва предлагает следующие критерии для классификации заимствованной лексики:

1) источники заимствования;

2) устное / письменное;

3) прямое / опосредованное;

4) древнее / позднее / позднейшее / новое / новейшее;

5) уровневое / межуровневое [Диброва 2002: 298].

Источник заимствования определяется по языку, из которого непосредственно приходит слово. Согласно этой классификации существуют исконно русская лексика, которая, в свою очередь, состоит из нескольких наслоений, заимствования из славянских и неславянских языков. Деление на устные и письменные заимствования по принципу включения новых слов в язык: либо через письменные источники, либо "из уст в уста". "Прямое и опосредованное заимствование определяется способом вхождения в язык; прямое: язык-источник → язык-преемник; опосредованное: язык-источник → язык (языки) - посредник (посредники) → язык-преемник" [Диброва 2002: 297]. Деление заимствований на древнее, позднее, позднейшее, новое и новейшее зависит от времени вхождения слова в русский язык: древнее - до VI в. нашей эры; позднее - VI - XVIII вв.; позднейшее - XIX - середина XX вв.; новое - 50 - 70-е годы XX в.; новейшее - 80 - 90-е годы XX в. "Уровневое и межуровневое заимствование определяется характером адаптации: ассимилируется ли слово только фонетически, семантически и т.д., или входит "согласуясь" с графикой, фонетикой (акцентологией, орфоэпией), семантикой, морфологией языка-преемника" [Диброва 2002: 297].

Как уже было сказано, заимствование в языках является одним из важнейших факторов их развития. Основными причинами заимствований, как считают исследователи, являются следующие:

1) исторические контакты народов;

2) необходимость номинации новых предметов и понятий, т.к. в родном языке отсутствует эквивалентное слово для нового предмета;

3) тенденция к использованию одного заимствованного слова вместо описательного оборота, например: ‘короткая пресс-конференция’ для журналистов – ‘брифинг’, ‘снайпер’ вместо ‘меткий стрелок’, ‘турне’ вместо ‘путешествие по круговому маршруту’, ‘спринт’ вместо ‘бег на короткие дистанции’ и т.д.

4) тенденция пополнять экспрессивные средства, ведущая к появлению иноязычных стилистических синонимов: обслуживание - сервис, ограничение – лимит.

В зависимости от языка, из которого было заимствовано слово, такие слова называют англицизмы, арабизмы, германизмы и т. п. В некоторых случаях название заимствования может не совпадать с названием языка, например заимствования из чешского языка называются богемизмами, из французского — галлицизмами. Название заимствования может охватывать группу родственных языков — славянизм, тюркизм, и т. д.

Можно выделить две основные группы языков, из которых пришли заимствования в русский:

1) из индоевропейских языков (относящихся к семье языков, общей для многих народов Европы, Передней (Западной) Азии и Индостана.): славянских и балтийских, греческого, латинского, итальянского, испанского и португальского, французского, немецкого, нидерландского, английского, скандинавского, иранского;

2) из неиндоевропейских языков: тюркского, монгольского, арабского, иврита, грузинского, уральского, китайского и японского, из языков Америки и языков Африки.

Существуют также признаки, которые не просто помогают определить, является ли то или иное слово заимствованным, но и определить, из какого именно языка оно было заимствовано. Так, яркая фонетическая примета тюркских заимствований - сингармонизм гласных, что в русском языке даёт повторение одной и той же гласной в слове: сарафан, башмак, алмаз, казна, батрак, балда, сазан, карандаш, таракан, баклажан, балаган, шалаш, каланча, капкан, барабан, карман, лапша, амбар, аркан, башка, наждак, (повторяется а); тулуп, сундук, урюк, утюг, чубук, чугун (повторяется у). Для некоторых слов тюркского происхождения характерны конечные - лык и -ча: башлык, ярлык, балык, шашлык, каланча, алыча, парча, саранча.

Значение заимствованных слов может сужаться, т.е. заимствующим языком принимаются не все значения, имеющиеся в языке-источнике, или расширяться (в смысловом отношении). Процесс сужения значений наблюдаем, например, в словах: тюркск. balyk -"рыба", русск. балык - "хребтовая часть красной рыбы.

 

 

1.2. Лингвистические лакунарные единицы и лакуны

 

При исследовании заимствованной лексики в том или ином языке необходимо также учитывать наличие межъязыковой лакуны.

Под «лакуной» понимается «пустое, незаполненное мест в лексико-фразеологической системе языка [Стернин 1999: 7].

Вслед за Байрамовой Л.К., мы утверждаем, что «лакунарная единица является принадлежностью одного языка (условно, языка А), а лакуна – принадлежностью другого языка (условно, языка Б)» [Байрамова 2006: 4].

Разграничение понятий ‘лакунарная единица’ и ‘лакуна’ исключает синонимизацию понятий ‘лакунарная единица’ и ‘безэквивалентная единица’.

Примером лакунарной единицы является носовая фонема во французском языке (chanson – песня), отсутствующая в фонетико-фонологической системе русского языка; в английских словах this, thank начальные фонемы являются лакунарными по отношению к фонетико-фонологической системе русского, татарского, немецкого и других языков.

Морфемной лакунарной единицей следует считать по отношению к татарскому, английскому и другим языкам, например, суффикс -онк, выражающий уничижительно-пренебрежительную коннотацию: деньжонки, женишонки. Лакунарность этой морфемы особенно ярко проявляется при невозможности ее перевода эквивалентной лексемой. Например, при переводе басни И.А.Крылова «Разборчивая невеста» на татарский язык затруднение вызвало слово женишонки: «Такие женихи другим невестам клад, / А ей они, на взгляд, / Не женихи, а женишонки!» Переводчики переводят эту лакунарную единицу сочетанием нейтральных слов [Байрамова 2006: 5].

На морфологическом уровне лакунарными являются «морфологические лакунарные единицы, связанные, например, с категорией падежа». Таковым является «финский превратительный падеж, указывающий на то, кем / чем становится или может стать кто-то или что-то, а также цель или намерение становления: Minä aion tulla lääkari-ksi. Я намерен стать врачом. Такого падежа нет в русском, татарском, немецком и во многих других языках» [Байрамова 2006: 5].

Лакунарным по отношению к татарскому и многим европейским языкам является «предельный падеж в японском языке, выражающий конечный пункт, конечный момент во времени непрерывного движения или состояния: Депато-мадэ каимоно-ни иттэ икимас (Схожу в универмаг за покупками), Ватаси-ва хатидзи - мадэ хатарайта (Я работал до восьми часов)».

Лакунарной по отношению к татарскому языку является категория рода. «Категория принадлежности, имеющаяся в грамматической системе татарского языка и отсутствующая в русском языке, является лакунарной по отношению к русскому языку. Ср. тат. китап – книга, китабым – моя книга».

На синтаксическом уровне лакунарными являются синтаксические лакунарные единицы в виде, например, татарских синтетических конструкций сложноподчиненных предложений, которые в русском языке всегда аналитические.

Лакунарные единицы раскрывают, таким образом, «специфичность, уникальность, контрастность системы одного языка по отношению к другому языку. Наиболее ярко и образно она проявляется на лексическом и фразеологическом уровнях. Например, на уровне лексики можно отметить татарские лакуны по отношению к русским словам: кипяток, однолюб.

Помимо своеобразного языкового членения объективного мира каждым народом, появление лакунарных единиц может быть обусловлено и специфическими реалиями, социальными процессами, образом жизни того или иного народа, отсутствующими у другого. Например, в русском языке нет лексемы, соответствующей английскому слову drive-in – 1) кино для автомобилистов (фильм смотрят из автомобилей на открытом воздухе), 2) ресторан для автомобилистов (еду подают прямо в автомобиль), 3) магазин или банк для автомобилистов (клиентов обслуживают прямо в автомобилях)» [Байрамова 2006: 6-7].

Лакунарные единицы и лакуны проявляются и на фразеологическом уровне. Лакунарные фразеологизмы – это, «фразеологические единицы, коррелирующие с фразеологическими лакунами сопоставляемого языка. Фразеологическая лакуна – нулевой фразеологический коррелят лакунарного фразеологизма» [Байрамова 2006: 7].

Среди фразеологизмов можно выделить лакунарные единицы, появление которых обусловлено традициями, обычаями народа. Например, в итальянском языке существует фразеологизм, лакунарный для многих языков: fare il portoghese – ходить в театр без билета. Его появление связано с историческим эпизодом: один из римских пап предоставил членам португальского посольства право бесплатного посещения спектаклей в римских театрах в знак признательности королю Португалии за его щедрые дары [Черданцева 1977: 40].

Среди лингвистических факторов, влияющих на формирование лакунарных лексических и фразеологических единиц, Л.Байрамова выделяет следующие:

1. Неконгруэнтность в структуре наименования. Поскольку общепризнанным является факт разграничения лакунарных единиц по языковым уровням, то следует признать, что неконгруэнтность в структуре наименования является одним из факторов, обуславливающих появление лакунарных единиц. Примером фразеологической лакунарной единицы является татарский фразеологизм уймак авыз (букв. рот с наперсток), у которого в русском языке нет фразеологического эквивалента, хотя его значение (‘маленький рот’) можно передать свободным словосочетанием. В данном случае речь идет о фразеологической лакуне в русском языке и фразеологической лакунарной единице в татарском языке.

2. Несовпадение семантического объема понятий. Например, французское слово chiffe, употребляющееся в двух значениях (1. второсортная ткань; 2. chiffe– бесхарактерный человек), имеет эквивалент в русском языке только по второму значению. Русское слово тряпка, в свою очередь, употребляется в трех значениях: 1. лоскут ткани; 2. (мн.ч.) о женских нарядах (разг., шутл.); 3. бесхарактерный человек. Как видно, фр. chiffe является лакунарной лексемой для русского языка из-за несовпадения семантического объема русского и французского слов и отсутствия в русском языке лексемы, обозначающей второсортную ткань [Байрамова 2006: 8].

3. Заимствование и калькирование. Например, русское кич (китч) (< нем. Kitsch – халтура, безвкусица; термин возник в начале века в кругах мюнхенских художников) – дешевая халтурная картина, литературные поделки, безвкусный фильм; тинейджер (< англ. teenager – подросток) – юноша или девушка в возрасте от 13 до 19 лет) [Комлев 1995: 112]. Для русского языка лексемы кич (китч), тинейжер являются лакунарными. В подобных случаях именно заимствованные слова позволяют «закрывать» имеющиеся в языке лакуны.

4. Эвфемизация. Желание выразить мысль или обозначить предмет не прямо, а опосредованно порождает эвфемизмы, которые, безусловно, в разных языках могут не совпадать и являются лакунарными: тат. башы тишек (букв. его / ее голова дырявая) – говорится о человеке другой национальности, понимающем татарский язык; англ. a cold in the head (букв. холод в голове) – насморк [Байрамова 2006: 8].

Л.Байрамова предлагает следующую классификацию лакунарных единиц:

1. Уровневые лакунарные единицы и лакуны: фонетические, лексические, фразеологические, морфемные, морфологические, синтаксические, стилистические.

2. Мотивированные и немотивированные лакуны. Появление мотивированных лакун обусловлено, на взгляд исследователя, отсутствием определенных реалий в жизни народа – носителя одного из сопоставляемых языков

Среди мотивированных лакунарных единиц и лакун выделяются:

1) этнографические лакунарные единицы и лакуны, отражающие специфические черты традиционной повседневной жизни, быта народов, языки которых сопоставляются;

2) лингвокультурологические, социально- исторические лакунарные единицы и лакуны, которые отражают культуру, историю, социум народов – носителей сопоставляемых языков;

3) ментальные, ассоциативные лакунарные единицы и лакуны, отражающие мировосприятие, самосознание народов, их способ мышления, ассоциации и т.п. [Байрамова 2005: 39– 40].

На настоящий момент существует несколько классификаций межъязыковых лакун, основанных на различных принципах:

- по системно-языковой принадлежности (межъязыковые и внутриязыковые),

- по внеязыковой обусловленности (мотивированные и немотивированные),

- по парадигматической характеристике (родовые и видовые),

- по степени абстрактности содержания (предметные и абстрактные),

- по типу номинации (номинативные и стилистические),

- по принадлежности лакуны к определенной части речи (частеречные) [Попова 2002: 21–23],

- по половой принадлежности обозначаемых референтов (гендерные),

- по внешней и внутренней связи между обозначаемыми предметами (метонимические) [Махонина 2003: 42].

Г.Быкова отмечает наличие уникальных и частных лакун; абсолютных и относительных лакун; этнографических лакун; нулевых лакун; смешанных лакун; вакантных (некомпенсированных) лакун; эмотивных (коннотативных, ассоциативных) лакун, грамматических лакун, речевых лакун: частичных, компенсированных, полных [Быкова 2003: 57–75].

Приведённые выше классификации позволяют выявить те или иные характеристики лакунарных единиц и лакун. При этом классификация становится всеобъемлющей, если учитывать межъязыковые и внутриязыковые лакунарные единицы и лакуны.

С.Влахов и С.Флорин приводят главный признак различия между статусом реалии и безэквивалентня лексика: если данное слово – реалия, то оно будет реалией безотносительно к тому или иному языку, а безэквивалентность устанавливается в рамках данной пары языков, иными словами, список реалий данного языка в синхроническом плане более или менее устойчив, независимо от производящего языка, в то время как разные пары языков будут иметь для каждого из них разные словари безэквивалентной лексики [Влахов, Флорин 2009: 104].

Таким образом, термин лакуна обозначает пробел или пропуск. Говоря о семантических лакунах, имеется в виду отсутствие в переводящем языке определенного, конкретного понятия обозначаемого в исходном языке данной лексической единицей (словом или словосочетанием).

Перевод лакунарных единиц во многих случаях представляет определенные сложности при переводе. Но речь не идет о невозможности выражения этого понятия средствами переводящего языка, а только лишь об отсутствие в переводящем языке единицы аналогичного уровня для обозначения этого понятия.

Другое дело, что при этом уровень плана выражения может не совпадать в исходном и переводящем языках. Само существование таких семантических лакун в конкретных парах языков, наглядно демонстрирует тезис о несовпадение картин мира в различных языках.

 

 

1.3 Лексика восточного происхождения в истории русского языка.

Естественным и закономерным процессом, сопровождающим контакты народов и их языков, является заимствование.

Проблема изучения восточно-западных языковых контактов в русском словарном составе, имеет давнюю традицию. Подобного рода исследования проводились на различном материале (памятники письменности, художественная литература, диалекты, регионы, фольклор, язык СМИ и др.), в различных аспектах (этимологический, хронологический, фонетический, орфографический, семантический, грамматический, функциональный, сравнительно-сопоставительный и др.). Объектами научных исследований становились заимствования из восточных языков определенных тематических групп (названия растений, животных, одежды, построек и строительного дела, предметов домашнего обихода, наименования лиц, военная лексика, лексика пищи и др.). Анализ ориентализмов в лингвографических источниках представлен на материале исторических словарей (Г.Каримуллина, Г.Романова и др.), диалектных (А.Кононов, Л.Кубанова и др.), этимологических (К.Галиуллин, Р.Юналеева и др.), иноязычных (иностранных) слов (А.Бабинцев, А.Розенфельд и др.). Заимствования из восточных языков в составе толковых словарей рассматриваются в исследованиях Г.Асланова Н.Михайловской (в составе заимствований из языков народов СССР) и др. Ориентальная лексика рассматривалась в хронолого – этимологическом аспекте (К.Галиуллин, И.Добродомов и др.), по тематическим группам (А.Сагитова, Р.Юналеева и др.), на материале памятников письменности (А.Махмутова, и др.), художественной литературы (Г.Асланов, Р.Бигаев и др.), современного литературного языка (К.Бабаев, и др.) и др.

Одним из важнейших направлений в изучении и постановке проблемы ориентализмов в русском языке является сформировавшийся в 40–50-е гг. ХХ столетия новый тип исследования – анализ восточных слов определенного исторического периода на материале письменности или диалекта в соответствии с периодизацией русского языка в широком смысле этого слова как языка, являющегося ветвью, частью общеславянского языкового родства.

Казанское востоковедение занимает особое место в истории отечественной и мировой ориенталистики XIX – XX вв. Научные востоковедческие изыскания в Казани представляют собой феномен российской культуры и науки. Научная деятельность востоковедов Казанского университета способствовала дальнейшему становлению и развитию востоковедения как отрасли гуманитарного образования и науки. Труды ученого Казанского императорского университета В.В. Радлова представляют собой ценные и раритетные источники в истории российского востоковедения. Казанские ученые современности, не забывая предшественников-ориенталистов, предлагают новые научные концепции. Изучением актуальности полиаспектного описания и созданием специального словаря ориентализмов, зафиксированных в произведениях русских писателей XIX в., занимается в настоящее время Р.Юналеева, К.Галиуллин и А.Каримуллина занимаются компьютерными словарями тюркизмов. А.Закиров рассматривает ориентализмы в языке местной прессы.

Определенный вклад в исследование языка эпохи Московской Руси (ХV–ХVII вв.) – периода образования великорусской народности и начала формирования национального русского литературного языка посвящена работа Г.Гилазетдиновой., которая является весьма актуальной в плане исследования эволюции лексической системы русского литературного языка в целом и ее заимствованного пласта, в частности [Гилазетдинова 2010].

А.Бушеева рассматривает общие и специфические параметры ориентализмов в аспекте манифестации аксиологических категорий с учетом их дифференциации. Лингвистическая интерпретация позволяет ученому выявить национально-культурную специфику языка с позиций антропоцентрической парадигмы. А.Бушеева под ориентализмами понимает «неоднородные лексемы, принадлежащие разным языкам, заимствованные преимущественно из алтайской группы тюркских, а также иранских и арабо-семитских языков, с которыми праориентальный язык вступил в контакт еще до 922 г., т.е. до принятия ислама Волжской Булгарией» [Бушеева 2009: 4].

Восточные заимствования в русском языке отражают основные исторические этапы языковых контактов русского и восточных народов. Так, к древнейшим заимствованиям домонгольского периода (до ХIII в.) относятся, например, следующие: боярин/болярин, товар, терем, ковер, капище, шатер, лиман, болван ‘идол’, батог, бисер, сан, чертог, шар ‘краска’, лошадь, жемчуг, салтан, клобук, чекан.

В эпоху Золотой Орды в ХIII – ХIV вв. в русский язык проникли такие восточные лексемы: ХIII в. – атаман, баскак, богатырь, бурый, дорога ‘чиновник’, коврига, ковчег, ковш, кулак, курган, орда, хоруговь; ХIV в. – алпаут ‘приближенный хана’, алый, казначей, кирпич, колымага, лачуга, сабля, тамга, ямщик.

В ХV в. фиксируются заимствования: абыз ‘священнослужитель’, алафа/олафа ‘жалованье, награда’, амбар/анбар, аргамак, аршин, базар, батман, баграм ‘мусульманский праздник, байрам’, брага, катуна ‘госпожа’, колпак, коитул ‘ставка хана’, кош ‘стан, обоз’, сагадак, фата, хан, харч, шерть ‘присяга’ и др.

Наибольшее количество ориентализмов датируется ХVI–ХVII вв.: ХVI в. – аминь ‘высокопоставленное лицо при дворе в странах мусульманского Востока’, арбуз, байрак, барс, басма, бахмат, бугор, буланый, булат, бурав, вор, войлок, изумруд, катер ‘мул’, каурый, крагуй, кушак, лал, мечеть, мухояр, сеит, судак, тафья, учуг, ферезь, чалма, чубарый, юрт, ясак и др.; ХVII в. – абаса ‘персидская серебряная монета’, абдал ‘дервиш’, ага ‘военачальник’, ‘почетный титул’, алтабас ‘парча’, аманат ‘заложник’, арчак ‘деревянный остов седла, седло’, базлук ‘род подковы с шипами для хождения по льду’, балахон, барыш, будара, буза, бузун, изъян, ишак, казан, кистень, корсак, кумач и др. [Галиуллин 1991]

Нередко материалы памятников позволяют уточнить лексикографические данные относительно первой фиксации слова. Необходимо отметить, что документированная хронология, хронология по фиксации – важный показатель при характеристике заимствования, так как установление фактов употребления слова в ранних памятниках письменности предоставляет новые материалы изучения его функционирования в языке-реципиенте [Галиуллин 1991].

По ряду восточных слов Г.Гилазетдинова выявляет более ранние фиксации чем те, которые зафиксированы в Словаре ХI–ХVII вв. Например, заимствование алафа ‘награда, дар’, датируемое в Словаре ХVI веком, обнаружено в «Хождении за три моря» Афанасия Никитина (14661472 гг.); лексема атаман ‘старший в каком-либо деле; вожак, предводитель’, представленная в Словаре 1620 годом, отмечена «Истории о великом царстве Московском» Андрея Курбского (XVI в.) и др. [Гилазетдинова 2010: 5].

 

 

В существующих научных трудах мнения ученых, исследующих проблемы происхождения ориентализмов и определения конкретного языка — источника, во многом расходятся.

Необходимость исследования в совокуп­ности этнокультурной лексики русского и восточных народов диктуется самим мате­риалом: данные по отдельным языкам до­полняют друг друга и позволяют опреде­лить генезис и пути развития целого ряда понятий и выражений.

Слова восточного происхождения характеризуются яркими специфическими признаками фонетиче­ского, семантического и морфологиче­ского порядка. На материале ориентализмов можно проследить различные «звуковые процессы, лексико-семантические явле­ния, морфологические изменения, что, безусловно, представляет значительный интерес для исследования русского и других славянских языков. Для русского языка результаты комплексного изучения лексики, заимствованной из восточных языков, в особенности этнокультурной лексики, могут послужить неоценимым ис­точником восстановления отдельных фраг­ментов его истории» [Кожевникова 2009: 21].

В частности, к проблеме русских фамилий булгаро-казанского и татарского происхождения обращались многие исследователи, сре­ди которых наиболее подробно и деталь­но рассматривали антропонимы историк С.Веселовский в своей книге «Ономастикон. Древнерусские имена, прозвища и фамилии» (М., 1974) и Н.Баскаков в книге «Русские фамилии тюркского про­исхождения» [Баскаков 1979]. Зоологическая лексика, являющаяся одним из наиболее интересных пластов словарного состава языка, включает в себя такие лексико-семантические груп­пы, как «млекопитающие», «птицы», «на­секомые», «рыбы», «пресмыкающиеся», «земноводные» и т. д., которые отличаются древностью и богатством, многообрази­ем и самобытностью входящих в их состав лексических единиц.

Некоторые общеалтайские и общетюрк­ские зоонимы встречаются в славянских и финно-угорских языках. Семантическое развитие этих наименований исследова­тели объясняют по-разному, но часто связывают с восточными наименования­ми.

При заимствовании лексемы обыч­но имеют одно значение, причем, как правило, связанное с основным зна­чением этимона (халат, штаны, шарова­ры и т.д.)» [Кожевникова 2009: 23]. Оторванные от типологически привычной языковой среды, естествен­ного окружения слов-сородичей, заим­ствования попадали в чуждое словес­ное окружение. По внутренним законам языка лексика, восточного происхождения включается на разных правах в «синонимические ряды, кото­рые по мере приближения к современ­ности все более расширяются за счет за­имствований из разных языков. Внутри синонимических рядов идет невидимая, но постоянная борьба конкурирующих лексем за право утверждения» [Кожевникова 2005: 22].

По спра­ведливому замечанию В.Виноградовой, «конкуренция слов и значений слу­жит одной из основных причин (по­водов) их изменений, утрат, одним из основных проявлений развития языка» [Виноградова 1977]. Но поскольку слово как акт речи явля­ется элементом избирательным, диктуе­мым назначением, задачей общения, то выбор того или иного члена синоними­ческого ряда определяется экстралингви­стическими факторами, в конечном итоге степенью соответствия самой реалии вы­сказываемой мысли, взаимной мотивиро­ванностью слова и обозначаемого им по­нятия, предмета. Вот почему устаревание реалии или утрата ее целесообразности в материально-бытовой жизни как эхо от­зывается в лексико-семантической жизни слова и, напротив, активность ее в быту, расширение сферы использования ведет к утверждению как средства номинации.

В качестве примеров «первого типа могут быть названы: бугай, казакин, чикчиры, епанча, терлик, тегиляй, чуга, яга и т.д.; второго типа: сарафан, халат, тулуп и др. Первые из них, не выдержав конкурен­ции, вышли из употребления, их исполь­зование возможно лишь при воспроизведе­нии событий, исторически связанных с их бытованием» [Кожевникова 2005: 22].

Слова второго типа ни до, ни после их появления не имели серьезного конкурента, который мог бы сместить их. Потребность в применении обозначаемых ими предметов и отсутствие каких-либо дублетов превратили сарафан, халат, тулуп в единственные номинации соответствую­щих реалий. Прослеживание судьбы слов восточного происхождения в русском языке позволяет говорить о том, что они не просто влились как безучаст­ные свидетели процесса заимствования, а вступили во взаимодействие с исконными словами, сами, подвергаясь перестройке и вызывая обратную перестройку в соотношении лексем [Кожевникова 2005: 22].

Например, слово лошадь, судя по пер­вым фиксациям, датируемым началом XII в. [СлРЯ, 8: 288], появилось в рус­ском языке позже, чем конь (XI — XVII вв. [СлРЯ, 7: 287]) и первоначально вошло как наименование по половому различию. Слово лошадь вскоре, однако, приобретает функции общеродового понятия, и в лекси­кографических источниках оба слова толку­ются одно через другое. В синонимическом ряду, куда входят, кроме слов лошадь и конь, книжное, ироническое буце­фал, народно-поэтическое сивка, кре­стьянское разговорное савраска, кляча (плохая), скакун (резвая), разговорное одер, книжное ироническое росинант, тюркизм лошадь явля­ется доминантой. В современном русском языке слово конь чаще выступает в значе­ниях «самец лошади», «верховой, воин­ский конь».

Слово лошадь употребляется для обозначения общеродового названия животного, самки и тяглового животного; реже — для обозначения воинского, вер­хового коня. Выступая в своих основных значениях в качестве нейтрально-стилевого обо­значения, в переносном значении тюр­кизм приобретает сниженно-негативный характер. Через восприятие «плохой конь», «рабочий скот» словом лошадь в речевой ситуации называют неповоротливого, неу­клюжего человека. В итоге стало стираться изначальное противопоставление слов лошадь и конь по половому различию и укрепляться различие функциональное и стилевое.

Согласно точке зрения Е.Кожевниковой, аргументированной фактами истории, восточный пласт русской лексики можно воссоздать, лишь располагая комплексными данными памятников письменности, лингвогеографии и этимологическими изысканиями, которые способны взаимно дополнять, уточнять, подтверждать и развивать те или иные аспекты исследования [Кожевникова 2005: 23].

Данные памятников порой выступают единственным свидетелем лексики восточного происхождения в языке. Большинство слов, оставаясь названием национальной реалии, так и не вышли за пределы памятников периода своего вхождения, однако интересно как свидетельство интенсивных языков.

Что же касается заимствований в современном русском языке, российский лингвист Л.Крысин в своей работе «О русском языке наших дней» анализирует поток иноязычной лексики на стыке ХХ и XXI веков [Крысин 2002]. По его мнению, распад Советского союза, активизация деловых, научных, торговых, культурных связей, расцвет зарубежного туризма, все это вызвало интенсификацию общения с носителями иностранных языков. Таким образом, сначала в профессиональной, а затем и в иных областях, появились термины, относящиеся к компьютерной технике (например, компьютер, дисплей, файл, интерфейс, принтер и другие); экономические и финансовые термины (например, бартер, брокер, ваучер, дилер и другие); названия видов спорта (виндсерфинг, скейтборд, армрестлинг, кикбоксинг); в менее специализированных областях человеческой деятельности (имидж, презентация, номинация, спонсор, видео, шоу).

Иноязычные слова в лексике современного русского литературного языка хотя и представляют довольно многочисленный пласт лексики, но, тем не менее, не превышают 10% всего его словарного состава. В общей лексической системе языка лишь небольшая их часть выступает в качестве межстилевой общеупотребительной лексики; подавляющее большинство из них имеет стилистически закрепленное употребление в книжной речи и характеризуется в связи с этим узкой сферой применения (выступая как термины, профессионализмы, варваризмы, специфические книжные слова и т.д.).

Несомненно, обогащаясь за счет заимствований, русская лексика в своей основе остается индоевропейско-славянско-русской. Это является (наряду с оригинальным, своим развитием грамматики и звукового строя) одной из важных причин сохранения русским языком своеобразия, неповторимого национального характера.

 

Глава II. Творческое наследие Каюма Насыри.

 

Абд Аль-Каюм Абд Ан-Насир (Каюм Насыри) родился 14 (2) февраля 1825 года в деревне Верхние Ширданы Свияжского уезда Казанской губернии (ныне с. Малые Ширданы Зеленодольского района).

Детские годы Каюма Насыри прошли в родной деревне. Первоначальное образование он получил в мектебе, где преподавал его отец. В 1841 году Каюма Насыри привезли в Казань и отдали в медресе “Мухаммадия” где он и учился до 1855 года. Здесь он изучил турецкий, арабский и персидский языки. В то же время путем самостоятельной работы он в совершенстве усвоил родной язык. Кроме того, тайно от других изучал и русский. Благодаря своему усердию и любознательности Каюм Насыри превзошел других учеников.

В 1855 году руководство Казанского духовного училища неожиданно предложило Каюму Насыри занять должность преподавателя татарского языка. Казанское духовное училище готовило православных священников со знанием татарского языка для дальнейшей работы в Казанской епархии. Насыри согласился, видимо, в первую очередь для того, чтобы лучше выучить русский язык и поближе познакомиться с русской культурой. Таким образом, педагогическую деятельность Каюм Насыри начал в русском учебном заведении. Позднее он был приглашен преподавать татарский язык в Казанской духовной семинарии, где тесно общался с русскими педагогами. С их помощью он продолжал изучение русского языка и других наук. Со временем Каюм Насыри стал хорошо читать и писать по-русски. Желая укрепить и пополнить свои знания, он поступил в Казанский университет на правах вольнослушателя. Это было редким явлением среди татар того времени.

Проработав 15 лет преподавателем татарского языка в русском духовном училище и семинарии, Насыри решает заняться обучением татарских детей русской грамоте. В одном из своих воспоминаний, написанных в виде художественного очерка, он так описывает свои мысли: «Если твое дело правое, то не грешно и похвалиться. Начальную школу по обучению мусульманских детей русскому языку открыл этот учитель (Каюм Насыри говорил о себе в третьем лице)» [Насыри 1890]. Эта школа открылась в 1871 году.

В 1876 году, войдя в конфликт инспектором татарских, киргизских, башкирских школ Казанского учебного округа В.В. Радловым в вопросах методики обучения, Насыри покинул эту школу и посвятил себя литературной и научно-педагогической деятельности.

В эти годы Каюм Насыри написал лучшие свои произведения. Жил он на средства, получаемые от частных уроков, переводов текстов татарских документов на русский язык и от продажи своих книг.

Консервативно настроенное татарское духовенство, торговцы и находившиеся под их влиянием татарские ремесленники и крестьяне появление научных трудов Каюма Насыри встречали зачастую враждебно. Его всячески ругали, притесняли, оскорбляли. Ему зачастую присылали анонимные письма с угрозами, пытаясь запугать его и заставить прекратить свою деятельность, но Насыри продолжал свое дело. Он собирал эти письма и печатал их на страницах своего ежегодного календаря, едко высмеивая беспринципность и неграмотность их авторов.

Однако в научных кругах и среди образованной молодежи Каюм Насыри получил заслуженное признание. Русские ученые, в первую очередь тюркологи, высоко оценивали его труды. В 1885 году Каюма Насыри избрали действительным членом Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. Это стало официальным признанием его научных заслуг.

Научная и литературная деятельность Каюма Насыри пришлась на вторую половину XIX века. В то время в России, как и в остальном мире быстро развивалась наука, а вместе с ней и общественная жизнь. Возникали первые организации, ставившие своей целью революционное изменение окружающего мира. Идеи прогресса и социального освобождения оказали значительное влияние на общественных деятелей той эпохи, в том числе и писателей.

Первое свое произведение “Сборник новостей” Насыри написал в 1859 году. Первым его научным трудом был учебник “Каваиду китабия” (“Синтаксис”), вышедший в свет в 1860 году. В том же году он издал брошюру “Буш вакыт” (“На досуге”) в которой в доступной форме поместил сведения о явлениях природы. Книга предназначалась для детей-школьников и лиц, занимающихся самообразованием. Это было первое научно-популярное сочинение, написанное на татарском языке. С него началось и создание татарской детской литературы.

В 1868 году Каюм Насыри выпустил второе издание книги “Буш вакыт” (“На досуге”). Если первое издание состояло всего лишь из 12 страниц, то второе было более объемным и достигало 87 страниц. Сорок четыре страницы книги было отведено под татарско-русский словарь, а на остальных помещены различные сведения по анатомии человека, геологии и другим естественным наукам. Развивая эту деятельность дальше, Насыри пишет несколько учебников и руководств по различным отраслям теоретических и прикладных наук: по математике, по земледелию, по ботанике и другим.

Каюм Насыри был горячим поборником дружбы русского и татарского народов. Он, в частности, писал: “Благодаря тому, что русский человек и мусульманин живут и растут на одной земле, едят один и тот же хлеб, эти два народа хорошо знают обычаи друг друга и имеют исторически сложившиеся взаимоотношения. Русский человек хорошо знает, как будет лучше для мусульман, а в отдельных случаях, смотря по месту, найдет и способы изменить решения правительства. Во всяком случае, каждый из российских людей хорошо знает интересы другого”[Насыри 1890]. Каюм Насыри одним из первых ознакомил татарский народ на родном языке с русской историей. Его книга “Краткая история России” (1890 год) является первым трудом в этой области, вышедшим на татарском языке.

В 1871 году Каюм Насыри начал издавать настольный ежегодный календарь. В этом календаре, выходившем систематически в течение 24 лет (1871-1895 годы), наряду с календарным, помещалось много научного и литературного материала. Поэтому Каюма Насыри справедливо можно назвать первым татарским энциклопедистом.

Насыри первым стал употреблять слова “татарский язык” и в течение 50 лет работал в этой области. Сказки, пословицы, песни народа он собирал с особой любовью. Насыри выступил с идеей очищения татарского языка и замены заимствованных слов исконно татарскими. Он не ограничивался только выдвижением идей и в своей книге по математике “Хисаблык” заменил бытовавшие тогда арабские арифметические термины на татарские слова, которые специально подобрал для этого. Например, он предложил использовать слово “хисаблык” вместо “’ильми хисаб”. Насыри так обосновывал свою точку зрения: “В этой книге “хисаблык” мы для терминов выбирали, возможно, больше слов из своего родного языка. Например, хотя слово “хисаблык” является арабским словом, все же нет человека, не знающего его. Пусть будет “хисаблык” вместо чисто арабского непонятного ’ильми хисаб” [Насыри 1873].

Насыри считал, что должен существовать понятный народным массам татарский литературный язык, где османские, персидские и арабские слова должны уступить место словам и выражениям, понятным массам простого народа. В течение полувековой научной и литературной деятельности он трудился над тем, чтобы создать твердую научную базу для татарского языка, поднять его до уровня других языков.

Насыри впервые в истории татарского народа составляет и издает грамматику татарского языка, составляет толковые словари татарского языка, правила правописания. Эти книги стали результатом кропотливой работы, отправной точкой по созданию научной грамматики и полного толкового словаря татарского языка.

Насыри вплотную занимался вопросами истории татар, их этнографии. Один из его трудов “Поверья и обряды казанских татар” был переведен на русский язык и издан в Петербурге в 1880 году в “Записках Императорского русского географического общества. Насыри написал так же объемную “Историю Свияжского района или Нагорной стороны” где подробно описал историю возникновения сел, дал описания исторических памятников. Эта работа в числе других была издана лишь в 1920 годах.

Велики заслуги Насыри в развитии татарской художественной литературы. Он сам был талантливым писателем и переводил на татарский язык художественные произведения с других языков. Он отбирал лучшие повести, рассказы, изданные на турецком, арабском, персидском языках и переводил их на татарский язык

 

2.1. «Повесть об Абу-али-сине» в художественном наследии Каюма Насыри

 

В 1872 году Насыри заканчивает обработку знаменитой арабской сказочной повести “Абугалисина”, очень популярной среди татар. Чтение широкими народными массами повести было затруднено из-за обилия арабских и персидских слов, и Насыри поставил своей задачей упростить понимание текста для простых людей. Прототипом героя этой повести является известный ученый Абу-Али-ибн-Сина – философ, юрист и медик, живущий в начале XI столетия. Этот ученый известен на востоке как Ибн-Сина, а в Европе как Авиценна. С детских лет, проявив большой талант и усиленно трудясь на протяжении многих лет, он оставил много сочинений по медицине, философии и по другим отраслям науки. Его «Канон», будучи переведен на многие языки, использовался как университетское руководство по медицине в Европе в течение пятисот лет. Ибн-Сина известен на Востоке как один из величайших поэтов.

К.Насыри выбрал «Повесть об Абу-али-сине» не случайно. Изображенные там события весьма далеки от реальной действительности, но под этими фантастическими образами защищаются идеи гуманизма, ведется борьба против бесправия и деспотизма.

Это сказание дает ответ на его просветительские замыслы, не только на его стремление популяризировать достижения науки, но и на желание показать превосходство ума и нравственных качеств простого народа перед знатными и богатыми людьми.

Произведение представляет собой волшебную сказку, но оно содержит много иронических описаний. Художественные качества произведения усиливаются вкрапленными в текст краткими диалогами и остроумными выражениями. Также имеет большое значение то, что разговоры отдельных персонажей даются со всеми присущими им особенностями, удачно используется для характеристики образов эпистолярная форма. Все эти средства улучшают художественные качества произведения и еще полнее раскрывают его идейное содержание. Внимание читателей привлекает то, что главный герой Абу-али-сина, представлен не просто как ученый, а как маг и волшебник. Так же как и в народных сказках, в этом рассказе цари и их подручные (визири и другие) остаются побежденными и делаются предметом насмешек.

Задолго до открытия в Казани типографии повесть в рукописном виде ходила из рук в руки. В 1864 году вышло ее первое издание.

Несмотря на указание автором в названии произведения на его жанр как повесть, «Повесть об Абу-али-сине» представляет собой вариант авторской сказки. Но мы не должны забывать, что в авторской сказки всегда обнаруживаются закономерности и мотивы фольклорной.

По мнению Л.Брауде, литературная сказка - это авторское, художественное, прозаическое или поэтическое произведение, основанное либо на фольклорных источниках, либо сугубо оригинальное; произведение преимущественно фантастическое, волшебное, рисующее чудесные приключения сказочных героев и в некоторых случаях ориентированное на детей; произведение, в котором волшебство, чудо играет роль сюжетообразующего фактора, служит основной отправной точкой характеристики персонажей [Брауде 1977: 109].

Исследование литературных сказок свидетельствует о том, что ни один писатель не может сочинить сказку абсолютно оригинальную. Любая литературная сказка всегда развивает и продолжает традиции, вступая в диалог с ними. В этом смысле сказка как вид литературы является открытой и продуктивной художественной структурой.

 

В данном случае можно классифицировать сказки с точки зрения усвоения и наследования ими традиции. Некоторые авторы продолжают русскую или мировую фольклорную традицию (С.Аксаков, Б.Шергин, С.Писахов, П.Бажов и др.). Сказки других авторов тяготеют к мировой литературной традиции, сложившейся внутри самого жанра. Традиции предшественников по-разному проявляются в сказках. Одни заимствуют, а затем интерпретируют сюжеты: В.Ирвинг «Сказка об арабском звездочете», А.Пушкин «Сказка о золотом петушке». Другие, обратившись к известному сюжету, начинают пользоваться сказочной интригой, именами знакомых читателю героев: К.Коллоди, А.Толстой, Е.Данько, А.Кумма, С.Рунге, Л.Сон, Л.Владимирский. Третьи прочитывают сказки предшественников по-своему: Х.Андерсен, Г.Цыферов «Мой Андерсен»; X.Андерсен «Гадкий утенок», М.Москвина «Что случилось с Крокодилом». Четвертые сохраняют в сказках дух произведений своих учителей: Х.Андерсен, К.Паустовский, Н.Абрамцева.

По жанрово-композиционным особенностям произведение Каюма Насыри можно отнести к жанру индивидуально-авторской сказки. Рассматривая произведение с точки зрения близости/удаленности от фольклорного канона, можно утверждать, что автор стилизует собственное произведение под волшебную сказку, однако основная установка автора – это создание произведения дидактического жанра, где приоритет отдается не только религиозно-духовным ценностям, но и научному знанию, и мировоззрению.

 

Глава III. Особенности функционирования ориентализмов в русском переводе Каюма Насыри «Повесть об Абу-али-сине».

 

3.1 Лексико-семантические особенности наименований в повести Каюма Насыри «Повесть об Абу-али-сине»

«Повесть об Абу-али-сине» Каюма Насыри является ценным источником, содержащим самые разнообразные данные об истории, культуре и быте восточных народов. При изучении переводного текста повести особую значимость имеет познание языковых особенностей данного памятника. Основными условиями реализации языковых ресурсов в «Повести об Абу-али-сине» являются отражение переводчиком языковой ситуации периода создания текста, отражение коммуникативной установки автора.

Системный анализ идентифицирующих номинаций лица, имеющихся в «Повести об Абу-али-сине» позволяет определить, какие признаки были наиболее значимыми для К.Насыйри при обозначении персонажей в произведении. В то же время особенности функционирования наименований лица в памятнике дают представление о модели мира человека, ибо автор, опираясь на литературные традиции своего времени, создает книгу компилятивного характера, в которой отражается не столько индивидуальное сознание автора, сколько мировоззрение мусульманского мира. Эмпирический материал убедительно показывает, что выбор наименований лица в «Повести об Абу-али-сине» обусловлен суфийской философией по отношению к представителям научного мира, и спецификой дидактического жанра произведения по отношению к представителям власти и религиозного мира, что вполне соответствует коммуникативной установке автора – дать образцы поведения истинного мусульманина.

Так, при номинации Абу-али-сины, автор часто использует такое слово как дервиш: «Смутил юношу влюбленный взгляд незнакомца, и беспокойные мысли стали одолевать его: «Что нужно этому дервишу? То ли я ему просто нравлюсь, то ли что другое у него на уме?» [Насыри 1981: 12], которое в русском языке имеет два значения: 1) бедный странник, 2) приверженец суфизма. В данном случае, по отношению к Абу-али-сине, автор использует первое значение, поскольку в тексте халвафруш обращается к бедному человеку, который пришел издалека, поскольку герой его в этих местах до сих пор не встречал. Однако в тексте автор прибегает к своеобразной игре со значением слов. Так второе значение слова дервиш актуализируется после демонстрации своих знаний Абу-али-синой. До XVIII в. в Европе слово дервиш (турецкое произношение дарвиш) понималось только как синоним слова факир. В обоих случаях это слово обозначало бедняка. Однако после XVIII в. слово дервиш обретает на Западе и смысл, связанный с суфийской философией. Слово дервиш на Востоке используется по отношению человеку, который предпочитает духовную нищету, нищету по отношению к Богу, а значит, зависимость от Него. Как и в иных религиозных традициях, нищета для суфиев была признаком отвращения от мира и обращения к Божественной реальности. «Нищета есть моя гордость», согласно преданию, говорил пророк Мухаммад. Когда образовалось Османское государство (1300), сразу подчинившееся в умственном отношении персидской литературе и науке, то в нем, несмотря на неоднократное противодействие духовенства, среди народа распространилось дервишество, сказывающееся особенно в идее о необходимости чистоты сердца, в призывах к вере внутренней, а не наружной, в побуждениях к подавлению эгоистических страстей. После чудесного превращения мешка мякины в халву халвафруш больше не сомневается, что перед ним не бедняк, а проповедник суфийского учения. И здесь уже наименование дервиш приобретает иную оценку: «Бедный пленник стал прислуживать падишаху и, обращаясь мыслями к богу, говорил: «О аллах! Кто объяснит мне, как за одни сутки я из Каира попал в Багдад и, покинув родину, очутился на чужбине? Разве я знал, какой чудодейственной силой обладает этот дервиш? Поделом наказал он меня, за свое невежество я страдаю. Не послушать мудреца — это все равно, что клад бросить в мусор, золото сменять на медь и отказаться в пустыне от живой воды» [Каюм Насыри 1981: 12].

В данном случае уже появляется синонимическая парадигма «дервиш-мудрец», что свидетельствует об актуализации второго значения этой лексемы в тексте.

Другой показатель, свидетельствующий о наиболее общей особенности функционирования наименований лица в переводном тексте «Повести об Абу-али-сине» – это частотность употребления в произведении, как отдельных терминов, так и лексико-семантических групп в целом. По данному критерию ядерным признаком идентификации персонажей в памятнике является отношение человека к религии, вероисповеданию. Закономерно, что наиболее частотные лексемы памятника словосочетания, содержащие слова, относящиеся к определению лица по отношению к религии, такие как мулла, муэдзин встречаются на протяжении всего произведения.

«Итак, вниманию читателя предлагается перевод «Канжинаи хикмет», книги об Абу-али-сине, сделанный вашим покорным слугой Габделькаюмом, сыном муллы Габденнасыра» [Каюм Насыри 1981: 3].

В толковом словаре Д.Ушакова это слово дается как арабское, применяется оно по отношению к лицам мужского пола: « МУЛЛА́, муллы, ·муж. (араб. maula - господин). Мусульманский священник» [Ушаков 2000: 342] .

Когда мы имеем дело с переводом текста Каюма Насыри, несомненный интерес представляют лексемы, используемые для идентификации лица в такой денотативной сфере как реалии в государственной жизни. Это позволяет переводчику сохранить подразумеваемую установку автора на передачу достоверного контекста по отношению к истории восточных государств. Ярким показателем для передачи концепта власти в средневековом восточном государстве (Индия, Багдад) является использование в «Повести об Абу-али-сине» общих обозначений лица, для наименования представителей государственной верховной власти. Включение в текст произведения подобной группы ориенталистской лексики позволяет автору достигать обобщенности, разнообразить повествование, избегая повторов, и в тоже время сохранить культурно-ценностный компонент, разграничивая данные понятия, не прибегая к их синонимизации, что может привести к искажению достоверного смысла (падишах (перс.) - хан (тюрк.), шах).

«Падишах с нетерпением ждал, кого же приведет ему субаш» [Каюм Насыри 1981: 18].

«Слух о бесследном исчезновении крепости быстро дошел до Махмуд-шаха. «Неужели, правда?» — подумал он и отправился вместе со своими визирями и приближенными к городской стене» [Каюм Насыри 1981: 49]. «Рассказывают, будто в государстве Кирман жил и правил страной падишах Махмуд» [Каюм Насыри 1981: 48].

«Оставив Махмуд-шаха и всю его свиту в каменистой пустыне близ Кирмана, Абу-али-сина перенесся в город Хамадан.

Проходя по улицам Хамадана, он увидел, как мастера восстанавливали разрушенную стену дома шейха Габдуллы… Абу-али-сина увидел перед собой человека с одухотворенным лицом и умным проницательным взглядом» [Каюм Насыри 1981: 60].

Как видно из примеров, во всех трех случаях повествуется о представителях верховной власти в государстве – падишахе Багдада, падишахе Кирмана и шейхе города Хамадан. Но для их наименования использованы разные слова. С целью выявления идентичности словоупотребления данных ориентализмов в тексте привлечемм текст оригинала.

Каюм Насыри по отношению к падишаху Багдада использует татарское слово «падишаһ». Однако в тексте имеется один пример с обращением, где автор заменяет его на слово шаһ: “И шаһым –әфәндем, бу кыйсса аз кыйсса түгелдер” [Насыри2003: 217]. Дословно: О мой господин шах, эта притча не короткая. Однако данная фраза отсутствует в переводном тексте. Переводчик сохраняет только наименование падишах.

Характеристика же шаха Махмуда автором дается следующим образом: “Кирман зәминдә шаһ Мәхмүд дигән бер падишаһ бар иде” [Каюм Насыри 2003: 263]. В русском же переводном тексте приводятся следующие строки: «Рассказывают, будто в государстве Кирман жил и правил страной падишах Махмуд» [Каюм Насыри 1981: 48]. Как видно, переводчик не использует в пределах одного предложения два обозначения для наименования представителя верховной власти, как это наблюдается в тексте-оригинале. Но уже на следующей странице в предложении «Слух о бесследном исчезновении крепости быстро дошел до Махмуд-шаха» переводчик приводит и второе обозначение для данного наименования. Выявленная нами лексема-ориентализм шаех идентична и в татарском тексте: «Мәхәллә арасында гизеп йөргәндә, күрде шәех Габдулла Һәмадәни хәзрәтләре, такиясенең бер ягыннан дивары җимерелеп төшкән» [Каюм Насыри 2003: 285].

Для определения значений слов шах и падишах мы обратились к толковым словарям.

  • падишах, согласно толковому словарю под ред. Д. Ушакова имеет следующее значение:

«ПАДИША́Х, падишаха, ·муж. (·перс. padisah, ·букв. защитник-властитель). Титул некоторых восточных монархов (прежде - турецких султанов, теперь - монарха в Афганистане)» [Ушаков 2000].

В словаре под ред. Т.Ефремовой используется территориальная составляющая при толковании значении слова:

«Падишах - титул монархов в некоторых странах Ближнего и Среднего Востока» [Ефремова 2000].

В Большом толковом словаре под ред. Д.Ушакова приводится следующее толкование слова восточного происхождения ‘шах’:

ШАХ, шаха, ·муж. (·перс. sah - царь). Титул монарха Ирана, а также правителей некоторых мусульманских вассальных государств Индии” [Ушаков 2000].

Однако в словаре Т. Ефремовой значение данного слово приводится без ограничения по территориальному признаку и приводится как слово для наименования представителя верховной власти в восточном государстве:

«Шах - 1) титул монарха в некоторых восточных странах; 2) лицо, имеющее такой титул» [Ефремова 2000] .

В словаре М.Фасмера значение данного слова приводится как наименование персидского верховного титула.

Как видно из приведенных определений-толкований значений слов «шах» и «падишах», наименование верховных правителей на Востоке зависит от географического расположения государства. Этот же признак лежит и при наименовании верховных правителей и в тексте-оригинале и в переводном тексте Каюма Насыри. Наименование шах используется по отношению только к Махмуд-шаху в тексте перевода, можно заключить, что государство Кирман на тот период являлось либо вассальным государством Индии, либо относится к Ирану. Определенный свет на этот вопрос можно пролить, обратившись к генеалогии имени Махмуд-шах. Информацию об этом правителе мы обнаружили в историческом труде «Китаб ал-камил фи-т-та’рих» известного арабского историка ХШ в. Иззад-дина Ибн ал-Асира, переизданном в 2005 году Академией наук Узбекистана. Согласно данному источнику, Махмуд-шах (1119—1131 гг.) – это правитель Сельджукского султаната в Ираке, в состав которого входила территории Азербайджана и Ирана [Иззад-диа Ибн ал-Асир 2005: 43]. Таким образом, данный исторический труд позволяет нам определить, что наименование шах в тексте используется для обозначения верховного правителя в Иранском государстве. Выявленное соответствие не противоречит толкованию данного слова в словаре под ред. Д.Ушакова.

Наименование же падишах в тексте используется по отношению к правителям государств Каир, Индия, Багдад и также Кирман. Данное обозначение позволяет нам судить о том, что слово падишах в тексте используется как общее наименование для представителя верховной власти государства на Востоке безотносительно к территориальному признаку.

В подобном случае для исследователя становится очевидным, использование взаимозамены в тексте ориентализмов ‘падишах’ и ‘шах’ по отношению к правителю Кирмана и отсутствие подобной синонимии в случае наименования остальных правителей восточных государств. Выявленное разграничение ориентализмов для обозначения представителей верховной власти позволяет также судить о научно-исторической компетентности переводчика и объясняет, почему эти слова не были заменены в тексте перевода на русские слова-эквиваленты.

Часто в тексте перевода слово падишах представлено в составе словосочетания с именем существительным (топонимом) в родительном падеже: ‘падишах Сабы’, ‘падишах из Багдада’ («Рассыпая слова благодарности в честь благородства падишаха Сабы, послы нижайше поклонились и поднесли посланье падишаха из Багдада и великое множество даров» [Каюм Насыри 1981:8]). Таким образом, номинация правителя осуществляется через указание подвластных ему территорий.

Представляет интерес наименование «Саба».

Для выяснения этимологии слова мы обратились к историческому словарю. Было обнаружено, что слово «Саба» используется по отношению к представителям царской династии, правившей в VIII-I вв. до н.э. в Южной Аравии (на территории современного Йемена). Первоначально (в середине II тысячелетия до н.э.) в союз Саба входило три арабских племени, но в XIII или XII вв. до н.э. к нему присоединились еще три, объединившиеся прежде в союз Файшан. Самые ранние упоминания Сабейского царства относятся к VIII в. до н.э., а начало его расцвета приходится на VII в. до н.э. Одна из надписей того времени сообщает о сооружении вблизи Сабы огромной плотины, благодаря чему оказалась орошенной огромная, прежде бесплодная территория - страна превратилась в богатый оазис. Опираясь на имеющийся археологический и эпиграфический материал, ученые заключают, что с конца II в. до н.э. Сабейское равнинное государство по непонятным пока причинам стало приходить в упадок. Зато переживало расцвет йеменское Нагорье, где сложилось Химьяритское царство [Фасмер 2004].

Как мы уже отмечали, Абу-али-сина, жил в конце X столетия, следовательно, исторически он никак не мог быть современником правителя Сабы, государства, исчезнувшего задолго до рождения одноименного героя повести.

Т.о., Каюм Насыри в данном случае вписывает в контекст повествование номинации государства, существовавшего много веков назад (что само по себе является синхронизмом). Но такой художественный прием оправдан с точки зрения жанра произведения – восточной волшебной сказки.

Обратимся к ориентализму «шейх». В татарском тексте читаем: «Мәхәллә арасында гизеп йөргәндә, күрде шәех Габдулла Һәмадәни хәзрәтләре, такиясенең бер ягыннан дивары җимерелеп төшкән» [Каюм Насыри 2003: 285]. Дословно: Обходя свои владения, шейх Габдулла, правитель города Хамадан заметил, что обрушилась одна из стен на куполе башни дворца. В тексте перевода: Проходя по улицам Хамадана, он увидел, как мастера восстанавливали разрушенную стену дома шейха Габдуллы…» [Каюм Насыри 1981: 60].

Автор в тексте оригинала комментирует значение слова шейх, пишет, что шейх Габдулла – это правитель города Хамадан. В тексте перевода подобное пояснение отсутствует. В толковом словаре под ред. Д.Ушакова данный ориентализм приводится как слово арабского происхождения и используется оно обозначения предводителя рода или общины: «ШЕЙХ, шейха, ·муж. (·араб. ). У арабов - старейшина, глава (племени, религиозной школы, общины)» [Ушаков 2000]. Следует заметить, что в тексте Каюма Насыри шейх Габдулла – это единственный представитель, возглавляющий город. В современном русском языке имеются слова-эквиваленты ‘мэр’ (фр.). иглава’ (рус.) для обозначения предводителя города. В данном случае использование ориентализма переводчиком способствует указанию на национально-территориальную квалификацию по отношению к шейху Габдулле.

Важным для К. Насыйри является идентификация человека по его профессии, роду деятельности и образу жизни. При указании на лицо автор использует достаточно много наименований деятеля, что связано с наличием большого количества персонажей:

Абу-али-сина подошел поближе к продавцу халвой, халвафрушу, как зовут их на востоке, и стал наблюдать за ним” [Каюм Насыри 1981: 12]. Данное слово представляет собой заимствование из турецкого языка. Ни в одном из этимологических и толковых словарей русской языка это слово не было нами обнаружено, в отличие от слова халва. В приведенном случае мы можем утверждать, что автор сохранил персидский аффикс для обозначения лица по профессии для передачи восточного колорита. В переводе сохранено слово ‘халвафруш’, но, чтобы сделать понятным его значение для русского читателя, переводчик дает его значение ‘продавец халвой’.

Наиболее частотными являются в переводном тексте ориентализмы, используемые для обозначения лиц в соответствии с государственными должностями, так называемые, государственные чиновники. Это лексемы ’субаш’, ‘визирь.

«Субаш выслушал грозный приказ падишаха, призвал к себе помощников и направился выполнять волю своего властелина» [Каюм Насыри 1981: 18]. Толкование данного слова мы не обнаружили в толковых словарях русского языка. Не объясняется значение данного слова и в самом тексте, хотя у переводчика есть возможность передать смысл данной лексемы либо при помощи описания, либо при помощи пояснения. Читатель определенным образом может догадаться о значении данного слова исходя из функции, возложенной падишахом на данное должностное лицо. Читаем: «— Ну, вот теперь мы узнаем виновника наших волнений. Позвать сюда субаша!

Когда субаш предстал пред очами падишаха, тот приказал ему проверить все дома в городе, обойти все лавки и лачуги и, если на двери какого-либо дома будет обнаружен шафрановый след пяти пальцев, хозяина дома, кто бы он ни был, немедленно доставить во дворец. Субаш выслушал грозный приказ падишаха, призвал к себе помощников и направился выполнять волю своего властелина. Падишах с нетерпением ждал, кого же приведет ему субаш» [Каюм Насыри 1981: 18].

  • же значение слова «Субаш» в книге А.Папазяня «Джихан-нюма и «Фезлеке» Кятиба Челеби как источник истории Армении (XVII в.)»: Субаш – это «государственный чиновник, осуществлявший в городах обязанности начальника полиции. Он подчиняется кадию» [Папазян 1973: 132].

«А одного чавыша (тур.) с тысячью солдат падишах послал на базар, в ряд, где торговали халвой» [Каюм Насыри 1981: 24].

Визирь’ – это слово арабского происхождения. Используется оно для обозначения первого лица после правителя в восточных странах. Однако наименование второго лица в государстве всегда вызывает определенную сложность при переводе. Зависит это в первую очередь от формы правления, установленной в государстве. Например, в России эквивалентом данному слову может служить премьер-министр. Тогда как для Англии, в которой форма правления – это конституционная монархия, такое сопоставление будет неверно. Верховная власть в данной стране делиться между королевой и премьер-министром. Функцию же визиря выполняет первый министр. В словаре Д. Ушакова ориентализм «визирь» толкуется как «министр, высший сановник в некоторых странах мусульманского Востока. Великий визирь (истор.) - первый министр в старой Турции» [Ушаков 2000].

В данном случае понимание значения слова визирь не вызывает у читателя определенных трудностей. Лексема восточного происхождения, несмотря на то, что сохраняет аффикс -ирь (свидетельствующий о заимствовании данного слова русским языком), по своим грамматическим функциям подчиняется правилам и нормам русского языка: относится к слову мужского рода, склоняется по падежам, имеет форму множественного числа. Однако в данном тексте это не просто случай использования экзотизма, но и единственно верное обозначение для наименования высшего чина на Востоке.

Примером использования ориентализмов для обозначения образа жизни человека может служить лексема ‘бедуин’.

Слово ‘бедуин’ арабского происхождения, используется оно переводчиком для наименования жителя пустыни:

«Идет печальный бедуин с застывшими в глазах слезами по пустыне, а навстречу ему турок» [Каюм Насыри 1981: 29].

Как видим, в тексте нет пояснения к данному слову, нет описательного перевода, однако данный пробел в понимании смысла компенсируется переводчиком за счет введения контекста пустыни.

Для обозначения слов, связанных с военным делом и правом переводчик также сохраняет соответствующие слова исходного языка: казый, чавыш.

«Случайно оказался во дворце и верховный судья-казый» [Каюм Насыри 1981: 20] .

Казый – это слово греческого происхождения, заимствованное татарским языком. Любопытно заметить, что значение данного слова не приводятся в толковых словарях русского языка, что позволяет нам заключить, что это слово иноязычное и имеет соответствующий эквивалент в русском языке. Значение данного слова приводится в толковом словаре татарского языка. Для удобства приводим толкование лексемы в переводе на русский язык: «Казый – греч., выносящий приговор, должностное лицо у мусульман, выполняющее обязанности принятия справедливого решения, судейства в соответствии с канунами шариата» [Татарский 2002: 304].

Значение данной лексемы становится доступным читателю благодаря пояснению в тексте перевода, который отсутствует в тексте-оригинале, поскольку, как было уже отмечено, у автора нет такой необходимости: данное слово, несмотря на то, что являются в татарском языке заимствованным, является словом общеупотребительным. В русском же варианте толкование либо пояснение ориентализма необходимо. В языке перевода слово ‘казый’ переводится словосочетанием ‘верховный судья‘, поскольку в русском языке не существует определения для данного слова.

«А одного чавыша с тысячью солдат падишах послал на базар, в ряд, где торговали халвой» [Каюм Насыри 1981: 15].

Чавыш’ – слово турецкого происхождения. Оно используется в тексте для обозначения военного чина на Востоке. Согласно словарю Д.Ушакова эта лексема используется для обозначения низшего чина в армии на Востоке: «Чавыш (тур. «чавуш») ― самый низший офицерский чин в турецкой армии» [Ушаков 2000].

Также переводчик прибегает к использованию ориентализмов, когда включает в текст перевода антропонимы – восточные собственные имена для обозначения лиц мужского и женского пола: Абу-али-сина, Махмуд-шах, Абульхарис, Габделькаюм, Габденнасыр, Зулейха, Юсуф, что позволяет сохранить колорит восточного сказания:

«Если такова воля падишаха, с радостью!— сказал Абу-али-сина, и попросил принести таз с водой» [Каюм Насыри 1981: 29].

«Слух о бесследном исчезновении крепости быстро дошел до Махмуд-шаха» [Каюм Насыри 1981: 46];

«И тогда решили мудрые люди дивана послать к Абу-али-сине Абульхариса» [Каюм Насыри 1981: 27];

“Итак, вниманию читателя предлагается перевод «Канжинаи хикмет», книги об Абу-али-сине, сделанный вашим покорным слугой Габделькаюмом, сыном муллы Габденнасыра” [Каюм Насыри 1981: 3];

«Как Зулейха, была она очаровательна, но моток пряжи значил для нее до сих пор куда больше, чем тысяча Юсуфов» [Каюм Насыри 1981: 15].

Заслуживает внимания последний пример, в котором упоминаются уже известные персонажи на Востоке – «Зулейха», «Юсуф».

«Юсуф и Зулейха» — литературно-фольклорный памятник многих народов Востока.

В основе мифа — библейско-кораническая легенда об Иосифе Прекрасном (известном в Коране как Юсуф) и жене Потифара, в средневековых легендах приобретающей имя Зулейха («соблазнительница»), под этим же именем, а также как Зефира, она фигурирует в исламской поэзии, в частности, в поэме Фирдоуси «Юсуф и Зулейха».

В XII веке данная легенда была переработана поэтом Кул Гали, (выдающимся представителем средневековой волжско-булгарской тюркской литературы) в поэму «Кыйсса-и Йосыф» (Сказание о Иусуфе).

Использование данных имен позволяет переводчику, вслед за автором, передать красоту героев, не прибегая к экспрессивно-выразительной лексике, а при помощи аллюзий на литературно-мифологические первоисточники.

Среди наименований лица встречаются лексемы, указывающие на гендерные признаки: мужской пол. Сочетание в содержании лексем, административной характеристики с гендерной отражает специфику гендерной ситуации в период Золотой Орды: политическая деятельность осуществлялась мужчинами, владельцами какой-либо собственности также были только лица мужского пола, а женщина занимала важную роль в семье и в воспитании детей.

Значительное место в структуре повествования занимают лексические единицы, связанные со сферой религии: аллах, коран, Ассалям алейкум, Вагалейкум ассалям, Бисмилла.

«И пробил час, указанный аллахом, и отправился в Багдад падишах Сабы» [Каюм Насыри 1981: 7]. Переводчик сохраняет лексему Аллах, обозначающую бога в исламе.

Также в тексте перевода сохраняется и название священной книги для мусульман – ‘коран’, поскольку оно (название) относится к числу безэквивалентной лексики: «Несчастный человек на грани жизни и смерти был согласен не только дать любую клятву, он готов был целиком проглотить священную книгу корана» [Каюм Насыри 1981: 32]. Но при этом, данная лексема в тексте перевода видоизменяется в соответствии с грамматическими нормами русского языка: слово ‘коран’ использовано в родительном падеже мужского рода.

Переводчик сохраняет традиционную форму обащения-приветствия, принятого у мусульман: «Ассалям алейкум» — здоровался с воинами Махмуд-шах, и воины отвечали ему; «Вагалейкум ассалям [Каюм Насыри 1981: 58].

Такого рода вводные слова используются в тексте при передаче характеристики подлинного мусульманина, речь которого изобилует религиозной лексикой, заимствовнной из священной книги:

«Почувствовав толчок, но никого не увидев, бедняга испуганно воскликнул: «Бисмилла!» и спрятался в подворотне» [Каюм Насыри 1981: 24].

Особого внимания заслуживают лексемы восточного происхождения связанные со сферой мифологических представлений на Востоке.

В первую очередь, это ориентализмы, сохраненные в тексте перевода для обозначения злых сил на Востоке. Это такие слова как шайтан, джин и пери.

«Палящее солнце жгло так беспощадно, что если бы здесь оказался шайтан, гонимый камнями, огонь ада показался бы ему прохладой по сравнению с этой жарой» [Каюм Насыри 1981: 30]. Следует отметить, что данное слово не имеет эквивалента в русском языке и не может быть заменено на аналогичное слово в заимствующем языке. На Востоке это слово означает злого духа, демона, Дьявола. В данном примере отрицательные ассоциации, вызванные словом ‘шайтан’, усилены контекстом, где упоминается ад, что вовлекает в семантический контекст данного ориентализма и представления мусульман о потустороннем мире для грешников.

Аналогичное явление мы наблюдаем и в случае наименования и других духов:

«Но как мне быть, если до сих пор я не знаю, где ты живешь и кто ты: джин или пери, или простой человек» [Каюм Насыри 1981: 17].

Слово ‘джин’ означает многоликого духа огня в мифологии и фольклоре мусульманских народов.

Лексема ‘пери’ выделяется на фоне других лексем восточного происхождения, используемых для наименования духов в восточной мифологии, своим фонетическим составом (все звуки в слове мягкие - [п’эр’и]) и особенностью конечного аффикса на гласную. Данные показатели свидетельствуют о том, что это, скорее всего, слово, используемое для обозначения женского существа. Действительно, в толковом словаре под ред. Д.Ушакова говорится о том, что это персонаж из персидской мифологии женского рода: «В персидской мифологии: добрая фея в образе прекрасной крылатой женщины, охраняющая людей от злых духов» [Ушаков 2000]. Как видим, в словаре слово приводится с положительной коннотацией. Однако в словаре по татарской мифологии под ред. Ф. Урманче приводится другая коннотация, согласно которой – этим словом обозначается действительно существо женского рода, но злое: «слово из древнеиранской мифологии, означающее злого духа в образе женщины» [Татарская 2009: 275]. В данном случае, действительно, слово используется в отрицательном значении, поскольку ислам осуждает людей, прибегающих к волшебству для осуществления своих целей. Дочь падишаха, обращаясь с подобным вопросом к халвафрушу, выражает сомнение в реальности данного героя, неопределенность же по гендерному признаку заключается в том, что согласно мифологическим представлениям на Востоке, данные духи могут перевоплотиться в любое существо, в том числе и в лицо противоположного пола.

Следовательно, в данном случае и автор, а вслед за ним, и переводчик основываются на древнеиранском значении данного слова.

Также к иранской мифологии относятся ориентализмы джамшит, фаридун и хушенг:

«Абу-али-сина знал, что падишах направил к нему своего посланца и создал такой диван, что тысячи иранских джамшитов ахнули бы от удивления, если бы увидели его» [Каюм Насыри 1981:27].

‘Джамшиm’ – это персонаж из восточной мифологии. В художественной литературе это имя упоминается в поэме Фирдоуси «Шахнэмэ». Это великий правитель, сын Тахмуреса и праправнук первого царя Кеюмарса. Его правление представлено в поэме как золотой век. Отсылка к этому имени позволяет читателю, осведомленному об истории правления Джамшита, удивиться чуду, созданному героем.

«Тысячи самых умных хушенгов и фаридунов почли бы за счастье быть рабами в этом дворце» [Каюм Насыри 1981: 54].

Здесь вновь упоминаются герои иранской мифологии. ‘Хушенг’ в «Авесте» назван первым царём династии Парадата (Пешдадидов). В пехлевийских текстах он выступает как культурный герой, открыватель огня. ‘Фаридун’ - это победитель дракона и царь из династии Пишдадидов, разделивший мир между своими тремя сыновьями. Упоминание мифологических существ, обладающих чудодейственной силой, позволяет возвеличить силу магии Абу-али-сины. Преувеличение могущества героя по сравнению с данными образами выступает как особая форма гиперболизации при помощи ориентализмов.

Следовательно, при характеристике неестественных способностей Абу-али-сины и автор, а вслед за ним и переводчик используют прием параллелизма, используя сопоставления способностей героя с волшебными силами существ иранской мифологии.

Специфику социально-культурных реалии переводчик передает при помощи ориентализмов диван, султанат, медресе.

«И тогда решили мудрые люди дивана послать к Абу-али-сине Абульхариса» [Каюм Насыри 1981: 27].

Слово ‘диван’ имеет персидское происхождение. Оно используется для наименования совета высших сановников при султане. Данная лексема не имеет аналога в языке перевода, соответственно, автор сохраняет данное слово, как единственно возможное для передачи этого значения. Однако благодаря сказкам «Тысяча и одной ночи» данное слово прочно вошло в лексическую систему русского языка и лексема понятна читателю без дополнительных пояснений. В данном случае – это и случай использования экзотизма для погружения читателя в средневековый мир мусульманского Востока.

«И уж за ней пойдут визири и люди султаната» [Каюм Насыри 1981: 10].

“Стояла возле медресе разрушенная баня. «Баней печали» называли ее люди[Каюм Насыри 1981: 61].

Слова ‘султанат’ и ‘медресе’ также прочно вошли в лексику русского языка, и они также приводятся в переводном тексте без пояснений и служат для создания колорита, а также для передачи реалий, связанных с особенностью государственных институтов на Востоке. Так, слово султанат означает вид государства на Востоке, во главе которого стоит султан (в современных словарях отсутствует даже ссылка на то, что это лексика восточного происхождения, несмотря на восточный корень («султан»). ‘Медресе’ – это заимствование из арабского, означает один из видов мусульманского учебного заведения, выполняющего роль средней школы и мусульманской духовной семинарии.

Без перевода приводится в тексте лексика, используемая для характеристики повседневного быта людей, в частности, для наименования блюд, еды, напитков: шараб (араб.), халва (араб.), плов (перс.). Например:

«Отвели ему слуги место, преподнесли шараб» [Каюм Насыри 1981: 31]);

«Гости вернулись к столу и увидели, что плов — это плов, все яства так же аппетитны, как и были, когда их только что поставили на стол» [Каюм Насыри 1981: 53];

«Не обращая на себя внимания, бродил он по улице Каира, побывал на каирском базаре и однажды забрел на улочку, где торговали халвой. [Каюм Насыри 1981: 18].

Слова скатерть, таз, шатер, базар, сундук, сюрьма, казан используются для наименования предметов повседневного быта:

«Если такова воля падишаха, с радостью!— сказал Абу-али-сина, и попросил принести таз с водой» [Каюм Насыри 1981: 29];

«А вокруг разноцветные царские шатры расставлены, и барабаны трещат, и трубы гудят, и такая громкая музыка раздается, что на девятом небе и то ее слышно» [Каюм Насыри 1981: 34];

« В сундук убрала, сынок,— ответила мать и приоткрыла сундук. Но в сундуке и соринки не оказалось» [Каюм Насыри 1981: 14];

«И в это время выбежала слеза из второго глаза бедного юноши, вытекли вместе с нею волшебная сурьма, и халвафруш предстал перед людьми падишаха» [Каюм Насыри 1981: 25];

“Джамас, как и научил его Абу-али-сина, сначала размолол тело учителя в ступе, сделал из него тесто и положил в кипящий казан” [Каюм Насыри 1981: 62].

Однако значения всех этих слов за исключением ориентализма ’сюрьма’ прочно вошли в быт русского народа и воспринимаются не как заимствованная лексика, а как экзотизм, используемый в тексте перевода для создания колорита. Многие из этих слов имеют русские эквиваленты: ‘шатер’- ‘палатка’, ‘базар’ – ‘рынок’.

А вот слова ‘казан’, ‘сундук’, ‘шатер’, ‘таз’ встречаются еще в русских народных сказках, что свидетельствуют о древности заимствования.

‘Сундук’ - слово арабского происхождения, означает предмет мебели. Это - ящик с крышкою на петлях и замком, обычно окованный и со скобами, для хранения вещей [Ушаков 2000].

‘Таз’ слово тюркского происхождения, относится к категории лексики, используемой для наименования посуды: « широкий и неглубокий круглый металлический сосуд, употр. при умывании, для стирки мелких предметов, для варки варенья и т.д.» [Ушаков 2000].

‘Казан’ - слово тюркского происхождения, означает «большой котел для приготовления пищи на много человек сразу» [Ушаков 2000].

‘Сюрьма’ - слово тюркского происхождения и означает “натирание”, “чернение” [Ушаков 2000].

‘Шатер’ - слово персидского происхождения, означает «временную легкую постройку для жилья, род палатки из тканей, кож или ветвей» [Ушаков 2000].

‘Базар’ - слово персидского происхождения, означает «происходящий по определенным дням торг на площади» [Ушаков 2000].

В переводном тексте нами было обнаружено только одно слово- ориентализм для обозначения природного явления – ‘буран’.

«И находился он посреди бескрайней пустыни, на просторах которой воют сильные бураны» [Каюм Насыри 1981: 29].

‘Буран’ – слово тюркского происхождения, используется для наименования метели в степи. Однако в данном случае лексическая наполняемость данного слова не равнозначна тому значению, с которым это слово используется в русском языке. В заимствованном языке словом «буран» определяют сильную снежную вьюгу. В данном случае, мы можем утверждать, что переводчик ориентируется на представление русскоязычного читателя об этой природной аномалии. Однако уточнить же соответствующее значение в языке первоисточнике вновь позволяет контекст, а именно упоминание топоса – пустыни, где наблюдаются не снежные, а песчаные вьюги.

Итак, при переводе произведения Каюма Насыри мир человека моделируется таким образом, что социально-бытовая горизонталь явно доминирует над духовной вертикалью.

Проникновение ориентализмов в языки, убедительно доказывает зарождение и становление их как ценностных и жизнеспособных лексем.

3.2. Стилистические особенности употребления заимствованных слов.

Употребление лексем, заимствованных из восточных языков в новых функциональных сферах вызывает изменение его стилистического статуса.

Одна и та же лексема в зависимости от своей функциональной роли может входить в различные синонимические ряды на правах: общеупотребительного слова, диалектизма, профессионализма или стилистического варианта литературной формы (разговорного, просторечного, жаргонного).

В качестве примеров общеупотребительных синонимов выступает небольшое число ориентализмов. Например: “ ‘башмаки’ (в ряду башмаки, ботинки), ‘кайма’ (в ряду кайма, бордюр, окаемка, окаймление, кромка), ‘колпак’ (в ряду кoлпaк, крышкa, пoкpьшкa), ‘кyшaк’ (в ряду кушак, пояс, опояска, опоясок, очкур, вышкур), ‘сарафан’ (в ряду сарафан, атласник, киндяшник, кумачник, шубка), ‘сапоги’ (в ряду сапоги, чеботы, бахилы, бурки)» [Юналеева 2000: 129] .

 

Большинство из общеупотребительных тюркизмов не имеет синонимов, выступая единственной словесной формой обозначаемого предмета (карман, халат, тулуп, чулки, тесьма и т.п.).

Более показательной для ориентализмов является диалектная синонимия. Примером подобных синонимов могут служить следующие: к слову ‘плащ’ исторически – ‘епанча’ (архан., волог., гов. Татарстана), ‘кафтан’ (пск., гов. Татарстана), ‘халат’ (новосиб., гов. Татарстана).

Научный подход к стилистической оценке употребления заимствованных слов в произведении К. Насыри «Повесть об Абу-али-сине» требует учитывать все особенности заимствованной лексики: степень освоения ее русским языком, стилистическую закрепленность, отсутствие соответствующих русских наименований или, напротив, возможность синонимической замены чуждого слова, время его появления в языке, частотность использования в речи и т.д.

Рассмотрим стилистические особенности ориентализмов в тексте:

«Не обращая на себя внимания, бродил он по улице Каира, побывал на каирском базаре и однажды забрел на улочку, где торговали халвой. [Каюм Насыри 1981: 18].

Тюркизм ‘базар’, фиксируемый в русском языке с начала XIV века ("Сами пришедше съсhдоша съ коней въ торгу, близъ бо б± тамо базаръ великий”. Ник. лет. X, 185. 1319" - [СлРЯ, 1: 65]), долгое время был доминантой синонимического ряда, куда входили такие слова, как ‘торг’, ‘торжище’, ‘толкучий’, ‘толкучка’, ‘бавун’ (южное).

Слово ‘рынок’, появившееся в Петровскую эпоху, первоначально выступало синонимом-дублетом.

Но постепенно слова ‘базар’ и ‘рынок стали приобретать стилистическую неоднородность. Так, Р.Юналеева, отмечает, что в газетных публикациях последнего десятилетия XX века отражается негативно-оценочная, ироническая окраска слова базар: "Предупредить базар на рынке труда" [Известия, 1992, 4 янв.]; "Пока же нет рынка, а есть базар" [ВК, 1992, 14 янв.]; "Такой вот у нас рынок с базарным лицом" [ВК, 1998, 5 дек.] [Cм.: Юналеева 2000: 121].

Лексема ‘рынок’ употребляется в значении «форма экономического хозяйствования» [Ушаков 2000] и воспринимается как слово, выражающее более цивилизованные отношения, чем ‘базар.

Тюркизм ‘базар’ в прямом значении, еще сохраняя определенную конкурентоспособность, однако несколько утрачивает свои позиции в стилистическом отношении.

Слово ‘базар’ начинает выступать активнее в переносном, оценочно-сниженном значении - «крик, беспорядочный говор, шум»: "Низкий уровень общего развития, грубая и примитивная речь, драки в парламенте - все это невольно напоминает колхозный рынок, в смысле базар" [ВК, 1995, 13 окт.] [Цит. по: Юналеева 2000: 121].

Однако данные изменения в семантике по отношению к ориентализму ’базар’ в тексте перевода не отражаются. Наоборот, использование данного слова-тюркизма в этом контексте стилистически нейтрально. Поскольку на Востоке (в данном случае повествование идет о Каире), нет понятия рынок. Все места общей торговли традиционно во многих восточных странах называются словом ‘базар’: тат. ‘базар’, турецкое ‘pazar’, на языке хинди ‘बाजार’[бАҗар].

Одако в данном случае переводчик следует скорее за автором. Как известно, официальный язык в Каире - арабский. На арабский, в отличие от других восточных языков, слово “базар” переводится как ‘بازار’ [сАуака]. Следовательно, использованная в тексте перевода лексема ‘базар’ не соответствует историческому факту. Однако переводчик не руководствуется cоображением о необходимости воссоздания достоверного документального факта, форма художественного повествования позволяет более свободно обращаться с ориентализмами - заменить непонятное арабское [сАуака] на лексему, общепринятую для русскоязычного читателя. Избегает этого слова и автор, поскольку данное слово отсутствует и в татарском языке. Более того, данная арабская лексема созвучна в татарском языке со словом ‘садака’ (рус.‘подаяние, милостыня’). Подобное совпадение может привести читателя к определенным ошибкам, связанным с пониманием смысла. Поэтому и в тексте-оригинале, и в переводном тексте используется слово ‘базар’, которое по своему значению вписывается в восточный топонимический контекст в пределах данного отрывка, и в пределах содержания текста в целом.

Определенный интерес с точки зрения стилистической функции в тексте представляет ориентализм ‘караван’:

«Собрали караван с богатыми дарами и снарядили слуг. И пробил час, указанный аллахом, и отправился в Багдад падишах Сабы» [Каюм Насыри 1981: 7].

Заимствованное из арабского языка слово ‘караван’ большинством носителей русского языка не воспринимается как иноязычное. Данное слово прочно вошло в словоупотребление, утратив признаки нерусского происхождения. Слово ‘караван’ в силу своего значения употребляется в быту и относится к общеупотребительной разговорной лексике. Однако в данном случае оно выступает как экзотизм, и в переделах данного текста способствует приданию повествованию возвышенности стиля, придает экспрессивность повествованию. Сочетание с лексемамиаллах’ и ‘падишах’ в пределах соседних предложений, способствует возникновению в воображении читателя традиционных картин из приключенческих романов-путешествий.

«Если такова воля падишаха, с радостью!— сказал Абу-али-сина, и попросил принести таз с водой» [Каюм Насыри 1981: 29].

«Беломраморные стены были увенчаны зубцами, покрыты сверкающей лазурью, минареты устремились выше облаков» [Каюм Насыри 1981: 53].

Аналогичную функцию выполняет и лексема ‘диван’:

«И тогда решили мудрые люди дивана послать к Абу-али-сине Абульхариса» [Каюм Насыри 1981: 27].

Слово ‘диван’ понятно русскоязычному населению. Но оно относится к экзотизмам, поскольку обозначает сугубо национальную специфику особенностей государственного аппарата на Востоке. Использование слова, относящегося к сфере государственных институтов, подчеркивает не только мудрость героя и уважениe к его уму, высказанное со стороны правительства, но в тоже время способствует смене картины повествования: из области повседневного быта в государственно-чиновничью среду, что, естественно, придает стилистически возвышенный оттенок данному отрывку в тексте перевода.

Особо следует выделить и стилистическую функцию ориентализма ‘буран’ в тексте перевода:

«И находился он посреди бескрайней пустыни, на просторах которой воют сильные бураны» [Каюм Насыри 1981: 29]. Переводчик мог заменить слово буран исконно русским словом «метель». Однако в конкретном примере использование данной фоновой лексики позволяет переводчику передать национальный колорит и специфику восточных представлений о явлениях природы.

Слово ‘шатер’ в следующем примере отличается от русского ‘палатка’ своей стилистической особенностью. Если ‘палатка’ – это стилистически нейтральная лексика, то слово ‘шатер’ относится к высокой лексике: «А вокруг разноцветные царские шатры расставлены, и барабаны трещат, и трубы гудят, и такая громкая музыка раздается, что на девятом небе и то ее слышно» [Каюм Насыри 1981: 34].

Аналогичную ситуацию можно наблюдать и, когда рассматриваем использование переводчиком в «Повести об Абу-али-сине» Каюма Насыри слова казый, которое имеет русский эквивалент «судья». Не случайно в тексте перевода в первый раз эти два слова приводятся в форме, которая не соответствует графическим нормам русского языка: они написаны через дефис. Данная графическая форма способствует выделению в тексте фонового рисунка: «Случайно оказался во дворце и верховный судья-казый» [Каюм Насыри 1981: 20] .

 

Таким образом, рассмотренные особенности использования ориентализмов с точки зрения их стилистической оправданности в тексте перевода показывают, что в большинстве рассмотренных случаев, лексемы, заимствованные из восточных языков, придают повествованию стилистически возвышенный оттенок. В ряде случаев мы говорим о стилистически нейтральном оттенке, который, однако, не исключает придания данными лексемами своеобразия фоновому рисунку текста.

Следует отметить, что при всей важности и необходимости различных аспектов изучения ориентализмов, как отмечает P.Юналеева, продуктивным является анализ по тематическим группам.

Принцип тематического исследования позволил нам установить связь между словами и обозначаемыми ими реалиями, выяснить место и роль их в лексико-семантической системе языка. Последнее при сравнительно-сопоставительном изучении позволило нам выявить системные отношения между словами и типологические особенности, как языка источника, так и языка заимствующего.

В случаях использования переводчиком безэквивалентной лексики в тексте данные слова несут на себе дополнительную семантическую нагрузку. Они используются в тексте перевода для передачи специфики быта людей, их вкусовых пристрастий.

Неоценима роль ориентализмов в «Повести об Абу-али-сине» Каюма Насыри для знакомства русскоязычного читателя с особенностями государственных институтов на Востоке. Лексика восточного происхождения способствует созданию представления не только о средневековом Востоке, но и об особенностях военного дела, политического устройства.

Изысканная красота и своеобразие восточного менталитета передается благодаря заимствованной восточной лексике, используемой для имен собственных – антропонимов. Во многих случаях в тексте - это имена собственные, относящиеся к историческим личностям на Востоке, такие как средневековой ученый Абу-али-сина, Махмуд-шах. Введение в повествование реально живших людей, оставивших заметный вклад в истории, делает текст исторически достоверным, определяет хронологические рамки повествуемых событий. Также в переводном тексте сохранены имена и культурных персонажей, таких как Юсуф и Зулейха. Наличие подобных аллюзий на культурные источники позволяют вписать данный текст в общий восточный культурный контекст.

В случаях, когда в языке перевода отсутствует наименование определенного вида профессий или дается характеристика герою по роду деятельности, использование ориентализмов – единственно верный способ для передачи достоверной информации в тексте (‘визирь’, ‘субаш’, ‘халвафруш’).

Особенность мусульманского Востока передается благодаря многочисленным вкраплениям лексики, используемой ля обозначения реалий из области ислама (‘аллах’, ‘бисмилла’, ‘вассалям’ и др.) Обращения к богу, приветствия, слова религиозного содержания, приводимые из сур корана, вкрапливаемые в речь героев, позволяют характеризовать персонажей произведения, как правоверных и истинно верующих людей.

 

Заключение

 

Всестороннее изучение заимствованной лексики в составе русского словаря является актуальной задачей современного языкознания. По мнению лингвистов, "<…> для русской лексикологии далеко не безразличными являются вопросы, связанные с выяснением того, каков удельный вес генетически различных иноязычных слов того или иного пласта русской лексики, какова история функционирования и современной статус их, какова специфика заимствований из различных языков в плане взаимодействия с исконной лексикой" [Юналеева 2000: 67].

Заметное место в лексике русского языка занимают тюркские, персидские, иранские заимствования. В существующих лексикографических и лексикологических источниках ориентализмы классифицируются по тематическим группам и отмечаются признаки фонетико-морфологической и семантической освоенности восточных по происхождению лексем. Ученые подчеркивают, что в русском языке они были необходимы для называния новых, жизненно важных в повседневном быту реалий (‘сундук’, ‘амбар’, ‘стакан’, ‘чулки’, ‘тулуп’, ‘карман’ и др.) и долгое время были «единственным средством номинации» [Юналеева 2000: 9].

Не менее важным для современных исследований является и вопрос, связанный с выявлением сферы проникновения, характера функционирования, системной лексико-семантической взаимосвязи заимствованной лексики из восточных языков (ориентализмов) и в области литературы, а именно выявление данных особенностей подобного вида лексем в переводных текстах на русский язык, текст-оригинал которого написан на одном из восточных языков.

Рассмотрение этого вопроса по отношению к переводному тексту Каюма Насыри «Повесть об Абу-али-сине» позволило нам рассмотреть особенности функционирования и лексической частотности использования ориентализмов в художественной литературе.

Проделанная нами работа позволила сформулировать следующие выводы.

Ориентализмы, используемые переводчиком в тексте, способствуют воссозданию колорита эпохи, передачи восточного менталитета, особенностей государственного устройства, знакомят читателя с культурой и культурными ценностями восточного мира.

В некоторых случаях использование ориентализма – это вынужденная мера, к которой прибегает переводчик, поскольку в языке перевода отсутствует наименование для обозначения данной реалии, например слова ‘визирь, ‘коран’, ‘бисмилла’. В переводном тексте Каюма Насыри используется восточная лексика из области религии. Использование ориентализмов, связанных с данной сферой в тексте перевода оправдано, поскольку лексема, заимствованная из языка, на котором написан текст-оригинал (татарский язык) позволяет автору компенсировать отсутствие номинации в русском языке.

Особую роль в тексте играют слова, используемые для характеристики военного и политического устройства жизни на Востоке. В данном случае использование ориентализма оправдано с точки зрения исторической достоверности. Это способствует не только передаче определенного колорита (что естественно, украшает язык художественного произведения), но и позволяет отразить своеобразие эпохи, знакомить читателя с реалиями особенностей жизни на Востоке, компенсировать недостаток в представлениях адресата о становлении Восточной империи периода Золотой Орды. Случаем такого оправданного применения ориентализмов в переводном тексте Каюма Насыри «Повести об Абу-али-сине» является разграничение словоупотребления лексем «падишах» и «шах», применение которых зависит от географических широт, в котором находится государство, управляемое властелином. В данном случае следует говорить о разграничении ориентализмов, относящихся к одной и той же сфере по топонимическому принципу.

Данные наблюдения над особенностями использования ориентализмов в переводном тексте повести Каюма Насыри «Повесть об Абу-али-сине» позволили нам классифицировать выявленные нами в тексте лексемы по их функциональной наполняемости. Мы определили следующие группы ориентализмов:

1. Лексика, относящаяся к области религии: аллах, коран, Ассалям алейкум, Вагалейкум ассалям, Бисмилла.

2. Лексика, для обозначения мифологических существ шайтан, джамшит, хушенг, фаридун, джин, пери.

2. Лексика для обозначения верховных правителей: падишах, шах, шейх.

3.Лексика для обозначения людей по профессии, роду деятельности и образу жизни: бедуин, визирь, халвафруш, Субаш.

4. Лексика для обозначения собственных имен (антропонимы): Абу-али-сина, Махмуд-шах, Абульхарис, Зулейха, Юсуф, Габделькаюм, Габденнасыр.

  1. Лексика, используемая для обозначения социально-культурных реалий: диван, султанат, медресе.
  2. Лексика, характеризующая повседневный быт людей:

а) наименования блюд, напитков: плов, халва, шараб.

б) предметы быта: сюрьма.

  1. Лексика для обозначения реалий, связанных с военным делом и правом: казый, чавыш.

8. Лексика для обозначения наименований природных явлений, флоры и фауны: буран.

 

По степени заимствования ориентализмы, использованные переводчиком в тексте Каюма Насыри «Повесть об Абу-али-сине» классифицируются нами следующим образом:

1) слова, утратившие какие бы то ни было признаки нерусского происхождения. Такие слова не выделяются на фоне русской лексики ни фонетически, ни морфологически, ни стилистически - «иноязычность» не оказывает никакого влияния на их употребление в речи (таз, базар, сундук);

2) слова, которые, обозначая прочно вошедшие в нашу жизнь явления, широко используются в речи как единственные наименования распространенных предметов, понятий (визирь, диван, султанат). Такие заимствованные слова стилистически слились с исконно русской лексикой;

3) экзотизмы - заимствованные слова, которые характеризуют специфические национальные особенности жизни разных народов и употребляются при описании нерусской действительности. Отличительной особенностью экзотизмов является то, что они не имеют русских синонимов, поэтому обращение к ним при описании жизни иных народов продиктовано необходимостью. На фоне прочей иноязычной лексики экзотизмы выделяются как слова, не вполне лексически освоенные русским.

 

 

 

 

Список использованной литературы

Источники:

  1. Насыри Каюм Абүгалисина кыйссасы // К. Насыри. Сайланма әсәрләр : 4 т. / К. Насыри. – Казан: Татарстан китап нәшр., 2003. - 1 т. – 180 – 289 б.
  2. Насыри Каюм «Повесть об Абу-али-сине»: [сказка об Ибн-Сине]: [для среднего и старшего школьного возраста] / К. Насыри; пер. с татар. Б. Ибрагимова.— Казань: Таткнигоиздат, 1957.—60 с.
  3. Шипова Е.Н. Словарь тюркизмов в русском языке / Е. Н. Шипова. – Алма-Ата: Наука. – 260 с.

 

Справочно-бибилиографическая литература:

  1. Арабско-русский словарь / под ред. Б.Х. Баранова. - М.: АН СССР, 1994. – 456 с.
  2. Большой словарь иностранных слов в русском языке. – М.: ЮНВЕС, 2005. - 784 с.
  3. Большой словарь иностранных слов / сост.А.Ю. Москвин. - М.: ЗАО Центрополиграф, 2007. - 816 с.
  4. Ганиев Ф.А., Гаффарова Ф.Ф. Русско-татарский словарь / под ред. проф. Ф.А.Ганиева. – Казань: Татар, кн. изд-во, 1996. - 211 с.
  5. Лингвистический энциклопедический словарь. / под ред. В.Н.Ярцева -Москва: Советская энциклопедия, 1990. – 685 с.
  6. Новейший словарь иностранных слов и выражений. М.: Современная литература, 2003. - 976 с.
  7. Русско-татарский словарь / под ред. Ф.А.Ганиева. - Москва: Русский язык, 1985. -736с.
  8. Сабирова Г.С. Татарско-русский словарь новых слов и новых значений/ Г.С. Сабирова. - Альметьевск, 2000. -80 с.
  9. Словарь иностранных слов и выражений / авт. - сост. Трус Н.В., Шубина Г.Г. - Мн.: Литература, 1997. - 576 с.
  10. Татар теленең аңлатмалы сүзлеге /Ф.Ә. Ганиев ред. – Казан: Матбугат йорты, 2005. - 848 б.
  11. Татарско-русский словарь: ок. 25000 слов / под ред. проф. Ф.А.Ганиева. Казань: Татар. кн. изд-во, 1998. - 462 с.
  12. Татарча-русча уку-укыту сузлеге / Ф.Э. Ганиев ред. - М.: Русский язык, 1992. - 416 б .
  13. Ушаков Д.Н. Толковый словарь русского языка/ Д.Н.Ушаков. – М.: Астрель, 2000. – 850 с.
  14. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. – М.: ИДДК Жанр, 2004. Электронный ресурс: http://etymolog.ruslang.ru/index.php?act=contents&book=vasmer. Дата¸ обращения: 12.04.2012.

 

Научная литература:

  1. Абдуллин И.А. К вопросу о хронологизации русских и западноевропейских заимствований в татарском языке // Двуязычие: типология и функционирование/И.А. Абдуллин . - Казань, 1990. – С. 21-32.
  2. Абдуллина Ф.А. Заимствования как результат межъязыковых взаимодействий в контексте межкультурной коммуникации: автореф. дис. канд. филол. наук / Ф.А. Абдуллина. – Уфа, 2004 - 19 с.
  3. Абдуллина P.C. Стилистика һәм сөйләм культурасы мәсьәләләре / P.C. Абдуллина. – Яр Чаллы: КамАЗ, 199. - 128 6.
  4. Агишев Х.Г. Русско-татарский словарь словосочетаний / Х.Г.Агишев. - Казань: РИЦ «Лиана», 1997. - 512 с.
  5. Александрова З.Е. Словарь синонимов русского языка / З.Е.Александрова. – 5-е изд., стереотип. – М.: Рус. яз., 1986. - 600 с.
  6. Ахметьянов Р. Г. [Рецензия] / Р. Г. Ахметьянов // СТ. 1984. № 2. Рец. на кн.: Опыт исследования заимствова­ний (тюркизмы в русском языке срав­нительно с другими славянскими язы­ками) / Р. А. Юналеева. Казань: Изд-во Казан. ун-та, 1982.
  7. Ахунзянов Э.М. Русские заимствования в татарском языке / Э.М.Ахунзянов. – Казань: Изд-во Казан, ун-та, 1968. - 366 с.
  8. Байрамова Л.К. Введение в контрастивную лингвистику/ Л.К. Байрамова. - Казань: КГУ, 2004. – 116 с.
  9. Байрамова Л.К. Лакунарные единицы и лакуны // Лакуны в языке и речи: сб. науч. тр./ Л.К. Байрамова. - Вып. 3. - Благовещенск: БГПУ, 2006. – С. 3–7.
  10. Байрамова Л.К. Ментальные межъязыковые лакунарные единицы и внутриязыковые лакуны // Сопоставительная филология и полилингвизм: диалог литератур и культур/ Л.К.Байрамова. – Казань: КГУ, 2005. – С. 38–41.
  11. Бакеева Д.Х. Сопоставительная фонетика английского и татарского языков / Д.Х.Бакеева. – Казань: Изд-во Казан, ун-та, 1985. - 127 с.
  12. Балалыкина Э.А. Приключения слов / Э.А. Балалыкина. – Казань: Изд-во Казан, ун-та, 1993. - 165с.
  13. Баранова Т.В. Русский язык как рецептор и источник лексических заимствований: дис. канд. филол. наук / Т.В. Баранова. – Орел, 2003. - 204 с.
  14. Баскаков Н. А. Русские фамилии тюрк-ского происхождения / Н. А. Баскаков. М.: Наука, 1979.
  15. Бельчиков Ю.А Интернациональная терминология в русском языке / Ю.А. Бельчиков. – М.: Просвещение, 1959. - 80 с.
  16. Богословская В. Р. Структурно-семантическая и функциональная адаптация заимствований: на материале спортивной лексики английского и русского языков: автореф. дис. канд. филол. наук / В.Р. Богословская. – Волгоград, 2003. - 24 с.
  17. Брагина A.A. Неологизмы в русском языке: Пособие для студентов и учителей / A.A. Брагина. - М.: 1973- 224 с.
  18. Брейтер М.А. Англицизмы в русском языке: история и перспективы: Для иностранных студентов- русистов / М.А. Брейтер. М.: Диалог-МГУ, 1997.- 156с.
  19. Брауде, Л.Ю. К истории понятия литературная сказка / Л.Ю. Брауде // Серия литературы и языка. - 1977. - Т.36. - №3. - 234 с.
  20. Буранов Дж. Сравнительная типология английского и тюркских языков / Дж. Буранов. – М.: Высшая школа, 1983. - 266 с.
  21. Бурнашева С.А. Изменение словарного состава татарского языка в советскую эпоху: автореф. дис. .канд. филол. наук / С.А. Бурнашева. - М., 1952.- 15 с.
  22. Бушеева…
  23. Быкова Г.В. Лакунарность как категория лексической системологии: автореф. дис. … д-ра филол. наук/ Г.В. Быкова. - Воронеж, 1999. - 33 с.
  24. Быкова Г.В. Лакунарность как категория лексической системологии / Г.В. Быкова. – Благовещенск: БГПУ, 2003. – 364 с
  25. Валиуллина Л.К. Лексика арабского происхождения в русском и татарском языках: сопоставительный аспект / Л.К.Валиуллина: автореф. дис. канд. филол. наук. – Чебоксары, 2004. - 19 с.
  26. Валиуллина З.М. Сопоставительная грамматика русского и татарского языков: словообразование и морфология / под ред. проф. М.З.Закиева, Л.З.Шакировой. – Казань: Татар, кн. изд-во, 1983. - 152 с.
  27. Валиуллина З.М. Философская терминология татарского языка / З.М. Валиуллина. – Казань, 1953. - 16 с.
  28. Васченко В. Восточнославянские заимствования в румынском языке: автореф. дис. канд. филол. наук / В. Васченко. - Л., 1958. -18 с.
  29. Введение в тюрко-татарское языкознание. – Ч. 1.: о природе языка; физиология и психология речи; типы языков. - Казань: Татгосиздат, 1922.- 58 с.
  30. Взаимопонимание и взаимообогащение языков народов СССР. Сборник научных трудов / отв. ред. М.З.Закиев. Казань: КГПИ, 1982. - 210 с.
  31. Виноградова В. Л. Исследование в об­ласти исторической лексикологии рус­ского языка: автореф. дис. ...… д-ра филол.наук / В. Л. Виноградова. М., 1977.
  32. Влахов, С. Флорин С. Непереводимое в переводе. – М.: Международные отношения, 2009. – 360 с.
  33. Волков С.С., Селько E.B. Неологизмы и внутренние стимулы языкового развития. Новые слова и словари новых слов / С.С. Волков, Е.В. Селько. - Л., 1983-43 с.
  34. Володарская Э.Ф. Заимствование как универсальное лингвистическое явление / Э.Ф. Володарская // Вопросы филологии.- М.: Изд-во института иностранных языков. – №1. - 2001. - С.8-19.
  35. Вопросы тюркологии / отв. ред. М.З.Закиев. – Казань: КГПИ, 1970. - 114 с.
  36. Гагаркина Ф.Г. Некоторые стилистические особенности использования новейших англо-американских заимствований в русской прессе / Ф.Г. Гагаркина // Язык как структура и социальная практика: Межвуз. сб. науч. работ. Хабаровск, 2002. - Вып. 3. - С. 11-13.
  37. Галаганова С.В. Культурные традиции и типы духовности Востока и Запада// Запад и Восток: Традиции и современность. – М., 1993. – С. 73.
  38. Галиуллин К.Р. Ориентализмы и регионализмы в произведениях Г.Р.Державина / К.Р.Галиуллин, Р.А.Сабиров, Р.А.Юналеева // Г.Р.Державин: Личность, творчество, современное восприятие: Тез. Междунар. науч. конф.- Казань, 1993.- С.71-72.
  39. Ганиев Ф.А. Суффиксальное словообразование в современном татарском литературном языке / Ф.А.Ганиев. – Казань: Татар, кн. изд-во, 1974. -230 с.
  40. Гилазетдинова Г.Х. Ориентализмы в русском языке Московского государства ХV–ХVII вв. / Г.Х. Гилазетдинова. – Казань: Казан. ун-т, 2010. – 202 с.
  41. 48.Гулямова Н.Г. Русские лексические заимствования в узбекском языке / H.Г.Гулямова. – Ташкент: Фан, 1985. - 110 с.
  42. 49.Гухман М.М. От языка немецкой народности к немецкому национальному языку / М.М.Гухман. М.: Изд-во АН СССР, 1955. — Ч.1. —164 с.; Ч. 2. – 204 с.
  43. Данильченко Г.Д. Романтический ориентализм в русской литературе первой половины 19 века: автореферат дисс. канд. филол. наук. – Бишкек, 2000. – 163 с.
  44. Диброва Е.И. Современный русский язык: Теория. Анализ языковых единиц: Учеб. для студ. высш. учеб. заведений: В 2 ч. - Ч.1: Фонетика и орфоэпия. Графика и орфография. Лексикология. Фразеология. Лексикография. Морфемика. Словообразование / Е.И. Диброва, Л.Л. Касаткин, Н.А. Николина, И.И. Щеболева; Под ред. Е.И. Дибровой. - М.: Издательский центр "Академия", 2002. - 544 с.
  45. Дмитриев Н.К. Грамматическая терминология в учебниках родного языка (татарских, башкирских и чувашских). / Н.К. Дмитриев.- М.: Учпедгиз, 1955. 131 с.
  46. Елисеева В.В. Лексикология англиского языка. – Сп-б.: Филологический факультет, 2005. – 80 с.
  47. Жельвис В.И. К вопросу о характере русских и английских лакун // Национально- культурная специфика речевого поведения М/ В.С. Жельвис. – М.: Наука, 1977. – С. 136–146.
  48. Изюмская С.С. Неологизмы английского происхождения в русской прессе 90-х годов: структур. - Семант. и коммуникатив. - функционал. аспекты: автореф. дис. канд. филол. наук / С.С. Изюмская; Таганрог, гос. пед. ун-т. Ростов н/Д., 2000. - 16 с.
  49. Изюмская С.С. Неология английского происхождения в прессе 90-х гг. : коммуникатив.-функционал. аспект / С.С. Изюмская// Актуальные проблемы филологии и методики преподавания. Ростов н/ Д., 2001. - Ч. 1. - С. 145-151.
  50. Казем-Бек М.А. Общая грамматика турецко-татарского языка М.А. Казем-Бек / - Изд. 2. – Казань: Университетская типография. – 486 с.
  51. Коновалова // Социокультурная динамика: теоретико-методические и исторические аспекты. – Кемерово, 2001. - С. 209-216.
  52. Ковальчук Н.Г. Сравнительная типология словосочетаний английского и татарского языков: Курс лекций / Н.Г.Ковальчук. – Казань: КГПИ, 1984. - 44 с.
  53. 60. Кожевникова Е.А. Тюркизмы в современном русском языке// Электронный научно-образовательный журнал ВГПУ «Грани познания». - 2009- №1(2). – C. 21-24.
  54. Коротких Ю.Г. Разговорно окрашенная лексика иноязычного происхождения современного немецкого языка / Ю.Г.Коротких. – М: МГПИ, 1981. -79 с.
  55. Красикова Т.И. Историческое развитие омонимии в английском языке / Т.И.Красикова. – Владивосток, 1984. - 135 с.
  56. Крысин Л.П. О русском языке наших дней / Л. П. Крысин // Изменяющийся языковой мир // Русский филологический портал. — Пермь, 2002. —Электронный ресурс: http ://www. philology .ru/1 inguistics2/kry sin- 02 .htm. Дата обращения: 12.04.2012.
  57. Кунин А.В. Англо-русский фразеологический словарь. – Изд. 4-е, перераб. и доп. / Н.Г. Комлев. - М. : Рус. яз., 1984. - 944 с.
  58. Куряева Р.И. Тюркский пласт русской ойконимии Среднего Поволжья / Р.И.Куряева: автореф. дис. канд. филол. наук. – Казань, 1992.-24 с.
  59. Лексические заимствования в языках зарубежного востока: Социолингвистически аспект / отв. ред. Е.А.Кондрашкина. – М.: Наука, 1991.- 175 с.
  60. Литвин Ф.А. Многозначность слова в языке и речи / Ф.А.Литвин. - М.: Высшая школа, 1984. - 119 с.
  61. Лопатин В.В. Заметки об орфографии новых слов/В.В. Лопатин // Русский язык. – № 17 (137),. –1998. – С. 25-32.
  62. Лупанова И.П. Современная литературная сказка и ее критики / И.П. Лупанова // Проблемы детской литературы. - П., 1981. - С.76-90.
  63. Максимов Н.В. Калькирование в татарском языке / Н.В.Максимов. -Казань: изд-во Казан, технол. ун-та, 1999. – 141 с.
  64. Максимова Т.В. Заимствование и освоение русским языком английской лексики (70-90-е гг. XX в.) / Т.В. Максимова // Лингвистические явления в системе языка и в тексте: сб. науч. тр. – Волгоград: Волгогр. гос. ун-т., 1997.-Вып. 1.- С. 91-96.
  65. Мардиева Л.А. Актуальные тенденции развития лексики русских и татарских газетно-журнальных текстов: автореф. дис.канд. филол. наук / Л.А. Мардиева. – Казань, 1998 - 19 с.
  66. Минералова И.Г. Детская литература /И.Г. Минералова. - М.: Владос, 2002. - 176с.
  67. Папазяня А.А. Джихан-нюма и «Фезлеке» Кятиба Челеби как источник истории Армении (XVII в.). – Ереван: Издательство АН армянской сср. 1973. – 203 с.
  68. Попова З.Д. Лексическая система языка / З.Д. Попова, И.А. Стернин. - Воронеж: ВГУ, 1984. – 149 с.
  69. Попова З.Д. Язык и национальная картина мира / З.Д. Попова, И.А. Стернин. Воронеж: ВГУ, 2002. – 60 с.
  70. Проблемы лексикологии и лексикографии татарского языка /ред. Ф.А. Ганиев, А.Р. Рахимова.- Вып.4. – Казань, 1999. - 127с.
  71. Проблемы сопоставительной типологии родного (русского) и иностранных языков: Межвузовский сборник научных трудов / отв. ред. Л.Г.Кораблева. – Л.: ЛГПИ, 1981. - 134 с.
  72. Проблемы типологии татарского и русского языков / ред. М.З.Закиев. – Казань: КГПИ, 1980. - 161 с.
  73. Пылаева О.Б. Относительные этнографические лакуны // Лакуны в языке и речи: сб. науч. тр. - Вып. 2 / под ред. проф. Ю.А. Сорокина, проф. Г.В. Быковой. - Благовещенск: БГПУ, 2005. – С. 55–60.
  74. Стернин И.А. Лексическая лакунарность и понятийная эквивалентность / И.А. Стернин. - Воронеж: ВГУ, 1999. - 18 с.
  75. Розен Е.В. Новые слова и устойчивые словосочетания в немецком языке /Е.В. Розен. – М.: Просвещение, 1991.-191 с.
  76. Русско-тюркские языковые взаимосвязи: (сопоставление, контакты, лингводидактика, словари): Библиографический указатель / Казан. гос. ун-т; Филол. фак-т; Науч. биб-ка им. Н.И.Лобачевского; Сост. А.А.Аминова, К.Р.Галиуллин, Р.Н.Каримуллина, Г.А.Хайрутдинова; Науч. ред. Н.А.Андрамонова.- Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2002.- 244 с.
  77. Сабирова Г.С. Новые слова и новые значения в современном татарском языке (на материале периодической печати и словарей 1990-х гг.): автореф. дис. канд. филол. наук / Г.С. Сабирова. – Казань, 1999 -18 с.
  78. Сагдеева Ф.К. Проблемы культуры татарской речи в условиях активного двуязычия/ Ф.К. Сагдеева. – Казань: Фикер, 2003. - 159 с.
  79. Саид Э. В. Ориентализм: западные концепции Востока. / пер. с англ. и комм. А.В. Говорунова . – СПб.: Русский Мiръ, 2006. – 637 с.
  80. Сафиуллина Ф.С. Тел гыйлеменә кереш / Ф. С. Сафиуллина. - Казан: Та РИХ, 2001. - 383 б.
  81. Сафиуллина Ф.С. Хәзерге татар теле. Лексикология / Ф.С. Сафиуллина. – Казан: "Хәтер" нәшр., 1999. - 283 б.
  82. Словообразование. Стилистика. Текст /отв. ред. Г.А.Николаев. -Казань: Изд-во Казан, ун-та, 1990. 171 с.
  83. Современный русский язык: практическое пособие / под ред. Т.И. Гусева. – М.: Экзамен, 2005 – 35 стр. Электронный ресурс: http://www.bibliorus.ru/book/2255/. Дата обращения: 29.05.2012.
  84. Современный татарский литературный язык: Лексикология, фонетика, морфология / отв. ред. Х.Р.Курбатов. – М.: Наука, 1969.- 379 с.
  85. Стернин И.А. Лексическая лакунарность и понятийная эквивалентность / И.А. Стернин. - Воронеж: ВГУ, 1999. - 18
  86. Федорова Э.Н. Арабские и персидские заимствования в татарских народных пословицах (по трехтомному сборнику Н.Исанбета «Татар халык мэкальлэре»): автореф. дис. канд. филол. наук / Э.Н.Федорова: - Казань, 2003.-25 с.
  87. Хайруллин М.Б. Иноязычные слова в контексте Восток-Запад //Очерки о истории татарской культуры. Казань: "Фикер», 2001. С. 573-588.
  88. Хайруллин М. Лексикабыздагы чит тел сузләре. / М. Хайруллин. // Мәгариф. 1998. - №9. - Б. 82 - 84.
  89. Хайруллин М.Б. Проблемы развития лексической системы татарского литературного языка / М.Б. Хайруллин. – Казань - 2000. -204 с.
  90. Хайруллина А.Г. Формирование и развитие математической терминологии в татарском языке: автореф. дис. канд. филол. наук. -Казань, 1996.- 22 с.
  91. Шанский Н.М. Лексикология современного русского языка / Н.М. Шанский. – Москва: Просвещение, 1964. - 315 стр.
  92. Швейцер А. Д. Контрастивная стилистика: газетно-публицистический стиль в английском и русском языках / А.Д. Швейцер. М.: РАН, Ин-т языкознания. - М., 1993. - 252 с.
  93. Шмелев Д.Н. Современный русский язык. Лексика. – М.: Едиториал УРСС, 2004. - 336 с.
  94. Юналеева P.A. Тюркизмы русского языка. Казань: Изд-во "Таглимат", 2000. - 171 с.
  95. Юналеева Р.А. Опыт исследования заимствований: (Тюркизмы в русском языке сравнительно с другими славянскими языками)/ Р.А. Юналеева.- Казань: Изд-во Казан. ун-та, 1982.- 119 с.
  96. Юналеева Р.А. Тюркизмы в русском языке: (Проблемы полиаспектного исследования)/ Р.А.Юналеева.- Казань: Таглимат, 2000.- 172 с.
  97. Юналеева Р.А. Тюркизмы в русской классике (словарь с текстовыми иллюстрациями). – Казань: Изд-во «Таглимат» ИЗУП, 2005. – 750 с.
  98. Юсупов Р. Икетеллелек һәм сөйләм культурасы /Р. Юсупов. - Казан: Тат.кит. нәшр., 2003.-221 б.
  99. Юсупова А.Ш. Самоучители татарского языка XIX века / А.Ш. Юсупова. Казань: Школа, 2002. - 139 с.
  100. Языкознание. Большой энциклопедический словарь/ под. ред. В.Н. Ярцева. -2-е изд.- М.: Большая Российская энциклопедия, 2000.- 688 с.
  101. Яруллина А. Г. Заимствованная лексика в "Татарском энциклопедическом словаре" (в русском и татарском изданиях): автореф. дис. канд. филол. наук/ А. Г. Яруллина. – Казань, 2005. - 23 с.

 

Опубликовано: 26.10.2021